Саша исчез под водой. Некоторое время вода в лунке еще бурлила от пузырей выдохнутого воздуха, потом и они исчезли: Пушкин подо льдом отошел в сторону от лунки. Нас связывали теперь только капроновый конец и кабель, но я отчетливо слышал по телефону дыхание водолаза, и это очень успокаивало. Нетерпение мое было велико: в эти несколько минут выяснялось, правильны ли были наши планы, не зря ли мы пришли сюда, почти за 15 000 километров от дома. Медленно тянулись минуты, кабель постепенно уходил в прорубь, но ни это, ни успокоительный шум дыхательного автомата в наушниках — ничто не могло сообщить мне хоть какие-нибудь сведения о том, что видит водолаз под водой, всего лишь в 15–20 метрах отсюда. Я не выдержал и нарушил неписанное правило, согласно которому по телефону передаются только сигналы, имеющие прямое отношение к спуску; думаю, что в таких исключительных обстоятельствах это было простительно. «Есть ли жизнь?» — спросил я в микрофон. «Полно ежей, звезд, актиний», — пришел ответ. Все было ясно, и беспокойство моментально сменилось острым желанием оказаться под водой и увидеть все своими глазами.
Не прошло и пятнадцати минут с начала спуска, как я услышал: «Выбирай кабель». Я удивился: выходить из воды, если только все в порядке, было еще рано. Вскоре Саша появился в лунке, высунул голову и снял шлем. По его сияющему лицу было сразу видно, что никаких неприятностей не произошло. «Здесь всего полно, можно начинать работать». Очень хотелось расспросить его подробнее, но эти разговоры следовало отложить до того времени, когда Пушкин окончательно выйдет из воды. Наша работа всегда начинается с тщательного осмотра дна и сбора наиболее распространенных животных и растений. Я подал Саше скребок и сетку для сбора животных, надел ему шлем, и он снова исчез под водой.
Тут я увидел, что с острова к нам кто-то спускается. Это оказался начальник станции Л. И. Дубровин, который знал о предстоящих погружениях и, конечно, интересовался ими. Довольно долго мы все стояли около лунки, смотреть было не на что, говорить нельзя, чтобы не заглушать голос водолаза в телефоне. Но вот Саша стал подниматься и вышел из воды. Я посмотрел на часы; прошло всего 25 минут, необычно мало для Пушкина, который почти никогда, если только позволяла глубина, не плавал меньше 35–40 минут. Сразу было видно, что он замерз, толстый слой льда покрывал дыхательный автомат акваланга. Саша вытряхнул из сетки свои сборы, и перед нами возникла изумительная картина. Пурпурные морские ежи шевелили иглами, ярко-красные и фиолетовые звезды, гигантские извивающиеся черви почти в метр длиной, разноцветные актинии, какие-то красные и желтые кусты заполнили ведро. Это было совершенно необычное зрелище, такого никому из нас еще не приходилось видеть. Особенно поразителен был контраст — нас окружала однообразная ледяная пустыня, лишь кое-где выглядывали занесенные снегом угрюмые скалистые островки мрачного черно-коричневого цвета. Некоторое время мы просто стояли и смотрели онемев от неожиданности, потом я спросил: «Что же там, внизу?» Ответ был очень ярок и выражал полнейшее восхищение, но, к сожалению, был слишком образным, чтобы его можно было привести в печати.
Нам стало все ясно и понятно, и, вероятно, никто, даже Дубровин, не заметил, или, во всяком случае, сделал вид, что не заметил, неподобающей формы выражения. Мы внимательно разглядывали необычайных животных, которые так успешно скрывались от человека целых десять лет на глубине каких-нибудь 15 метров. Червь, по-видимому, был одним из видов немертин, чаще всего хищных морских червей, но размеры его были поразительны для этих обычно небольших животных: он был длиной около метра и сантиметра два-три в поперечнике. Странные «кусты» — это, скорее всего, мягкие кораллы; остальные животные имели более привычный облик. На Дубровина, видимо, произвело сильное впечатление не только богатство обитателей моря, но и то, что переодевался водолаз в тонкой, тесной и неотапливаемой палатке. Он поздравил нас с первым успехом и ушел: должен был еще осмотреть строительные работы на острове.