Моё помещение находилось в носовой части корабля, рядом с командирской каютой и было совершенно одинаково с ней. Оно состояло из приёмной, спальни и ванной комнаты. Столовая была общая. Я должен сознаться, что в русском флоте я не встречал, не говоря уже о командирских каютах, адмиральских помещений такого размера. В моей приёмной был большой камин, который я впоследствии научился ценить в тёмные, холодные, осенние вечера.
В первые дни пребывания на корабле мне пришлось помимо командира познакомиться еще с рядовым Батардом – двадцатилетним солдатом морской пехоты. Он был приставлен ко мне для личного услужения, и мы постепенно стали хорошими друзьями, хотя в начале нашего знакомства я, по-видимому, внушал ему большой страх. В противоположность кептэну Клинтон-Бейкеру, который произносил все слова очень отчетливо, манера говорить Батарда была такова, будто у него рот был всегда набит горячим картофелем. Поэтому в первое время мне с трудом удавалось его понимать. Стараясь ознакомиться с судовым обиходом, я пытался расспрашивать его о самых простых вещах, например, о значении сигналов на горне, о различных форменных отличиях у матросов и унтер-офицеров, о порядке производства судовых работ и т. п. Его ответы были, однако, столь невнятны, что, при всем моем желании, не многое удавалось понять, и после нескольких попыток я должен был оставить его в покое. Он, со своей стороны, не нуждался ни в каких моих указаниях и всегда знал уже заранее, что и когда мне понадобится. До сих пор еще не могу постигнуть, каким образом это ему удавалось. Иногда он кое-что мог узнать от командирского вестового, так как Клинтон-Бейкер сопровождал меня при всех моих посещениях других кораблей или съездах на берег, и мы надевали в таких случаях одинаковую форму одежды. Иногда всё же я съезжал один с корабля, но, тем не менее, Батард был об этом уже заранее осведомлён, хотя он никогда не беспокоил меня своими вопросами.
Моя форма одежды мало отличалась от английской, за исключением погон, которым соответствовали нарукавные нашивки у английских офицеров. Парадная форма была вовсе отменена на флоте во время войны; эполеты, сабля, кортик и ордена не носились, и офицеры к обеду не облачались в обеденную форму, а оставались в тужурках, ограничиваясь тем, что надевали чистую рубашку или только свежий воротничок. Мы с командиром поступали также, но, кроме того, часто принимали перед обедом ванну – эту первооснову английского комфорта.
При стоянках на якоре мой вестовой был освобождён от всякой судовой службы, исключая судовые тревоги и угольные погрузки. В таких случаях Батард исчезал из моей каюты, пока все не было окончено, после чего сам аккуратно принимал ванну или душ в кочегарке. Я вполне предоставил Батарду заботу о моем белье, обмундировании и штатском платье, и он содержал всё это в образцовом порядке. Бельё отправлялось для стирки всегда по почте в южную Англию за 800 километров от базы нашего флота. Все офицеры поступали также: бельё командира отсылалось в дом его родителей – помещичью усадьбу в окрестностях Лондона. В течение трёх лет моего пребывания на Гранд Флите моё белье, по крайней мере, сорок раз пропутешествовало через Англию и Шотландию, и ни одна посылка не потерялась. К каждому пакету вестовой присоединял письменную инструкцию: что нужно было крахмалить, что заштопать, что починить. При обратном получении, в свою очередь, была приложена записка с точным указанием исполненной работы.
Контр-адмирал Эван Томас.
Бухта Кромарти.
Наша эскадра была отведена на месяц в бухту Кромарти. Пребывание здесь считалось отдыхом, которым 1-ая эскадра пользовалась впервые с начала войны. Инвергордон – незначительный портовый город на северном берегу бухты, которая глубоко врезывается в побережье Шотландии и окаймлена типичными для здешней местности горами в 2-3000 фут высоты. В самой глубине бухты расположен красивый, утопающий в зелени садов и парков город Инвернес. В продолжение 10-12 дней, которые нам оставалось пробыть в Кромарти, я имел возможность осмотреть все окрестности. Нужно отметить, что наши поездки на берег обыкновенно не продолжались долее трех-четырех часов, так как эскадра находилась здесь, как и в Скапа-Флоу, в четырехчасовой готовности. При более длительном отсутствии мы должны были держать связь с береговой сигнальной станцией.
Возвращаясь после одной из таких поездок в Кромарти, я на пристани узнал, что получен приказ эскадре быть в часовой готовности и что эскадренные миноносцы уже выходят в море. На пристани царило оживленное движение. Беспрерывно приставали и отваливали моторы, паровые катера с баркасами на буксире, командирские вельботы и проч. По дудке дежурного унтер-офицера всякое движение на пристани приостановилось: появился начальник 2-й дивизии нашей эскадры контр-адмирал Томас, чтобы следовать на свой корабль. Заметив иностранный мундир, он направился ко мне, и я представился ему. Адмирал предложил доставить меня на «Hercules», и мы сели в его катер, разукрашенный позолоченными рыбами. Мимо нас проходят уже снявшиеся с якоря эсминцы. Я замечаю, что команда на них не вызвана наверх и что матросы даже не стоят «смирно», командир один приветствует адмирала. Последний объяснил мне, что всякие парады и оказание почестей на время войны совершенно отменены.
На палубе «Hercules’а» я встретил кептэна Клинтон-Бейкера. Корабль только что окончил грузить уголь, а командир сам принимал ванну, когда ему доложили приказ адмирала о выходе в море. По выражению лица нашего командира заметно, что этот приказ принят им без удовольствия. Он предупреждает меня, что в море должно быть холодно, и советует теплее одеться.
Во время нашего следования через бухту Кромарти моё внимание привлекли двоякого рода сетевые заграждения, поставленные, по-видимому, для защиты бухты от неприятельских подводных лодок. Одно заграждение состояло из сетей, подвешенных между паромами, которые были расположены на якорях поперёк всей бухты. На среднем пароме имелись две большие стрелы, посредством которых часть сети перед проходом кораблей опускалась на дно и затем опять подымалась до места. Второе заграждение составлено было из более легких сетей с очень большими очками, подвешенных к стеклянным поплавкам и было укреплено между якорными бочками. Впоследствии я узнал, что этого рода сети изготовлялись на судах флота из тонкого стального троса. Расчет был тот, что подводные лодки должны будут напутать их себе на винты, потерять в силу этого горизонтальное равновесие и всплыть на поверхность. Опыт мировой войны доказал целесообразность этого рода сетевых заграждений, и они были приняты во всех флотах. Для изготовления одного километра таких сетей требовалось всего несколько часов. Иногда к нижней части сети присоединялись небольшие мины, которые взрывались при задевании сети подлодкой.
В море было действительно холодно и, кроме того, была сильная мертвая зыбь, так что эскадра принуждена была сбавить ход до 15 узлов, чтобы эскадренные миноносцы могли держаться в строю, так как волны доходили у них до мостика. Линейные корабли также сильно кренило.
На «Hercules'е» офицерские помещения и командирская каюта, вопреки всем старым традициям, находились в носовой части корабля. Это новое устройство ввел в английском флоте создатель типа дредноутов – известный адмирал Фишер. В походе это было весьма удобно, так как офицеры находились, таким образом, всегда поблизости от командного поста, но на якоре с этим были связаны столь большие неудобства, что от этой системы расположения кают впоследствии отказались во всех флотах, в том числе и в английском.
Учебная стрельба главным калибром дредноута
Спустившись в мою каюту, помещавшуюся в самом носу корабля, я убедился, что там немыслимо будет обедать, так как никакая посуда не могла держаться на столе. В это время пришёл с вахты рассыльный и передал мне приглашение командира обедать с ним вместе в штурманской рубке, расположенной под командирским мостиком. Всякий раз перед выходом в море командир приказывал перенести туда свою постель и все нужные вещи. В этой рубке он жил всё время похода, спал сидя в кресле или совершенно одетым на койке. На некоторых кораблях при штурманской рубке имелась даже ванна.