Пурга бушует несколько дней. В кают-компанию и столовую не пробиться, и потому еду готовим у себя на кухне из запасов, заготовленных в начале сезона. Воду получаем из снега и льда в «гроте». Он обтаял вокруг дома от тепла, которое просачивается сквозь стены. Иногда я гуляю в этом вытаявшем пространстве. Дневной свет проникает сверху, наледь окрашивается в нежно-голубые тона, тебя охватывает ощущение, что попал в сказку. Ночью в «гроте» темно и для того, чтобы увидеть, где можно с наименьшим трудом добыть снег для заготовки воды, приходится брать с собой фонарь или переносную лампу. Но ведь с «переноской» гулять не будешь...
Наконец, пурга начинает стихать, стоковый ветер снова вступает в свои права, снег становится сухим и колючим, сквозь его полотнища проглядывает чистое небо, в котором прячутся звезды.
Летим к Солнцу
Миньков, запорошенный снегом, вваливается в наш домик. На лице, иссеченном снегом, обычная добрая улыбка, от которой на душе каждого из нас становится светлей.
— Артель, я был на аэродроме. Машины в порядке, но заметены по самую крышу. Придется поработать, пока откопаем. «Наука» просит слетать в океан, посмотреть, как становится лед. Пойдет...
Он делает паузу, и у меня замирает сердце. Летать, как мне хочется летать! Я даже не подозревал, что в пургу это желание превращается едва ли не в навязчивую идею. К тому же идти надо на север, туда, где скрылось солнце.
— Пойдет экипаж Костырева. Машину надо подготовить быстро, очередной циклон не за горами.
«Повезло», — думаю я.
Обливаясь потом, вырубаем наш Ил-14. Он покорно стоит, спеленутый снегом, как стреноженная лошадь. Лицо, руки, открытые ветру, деревенеют на морозе, но работа идет, не прекращаясь ни на минуту.
— Данилыч, по-моему, у тебя щеку прихватило.
— Что? А-а, да...
И Межевых с ожесточением оттирает щеку снегом. Я смотрю на наш экипаж, работающий бензопилами, лопатами, ломами и скребками, — это совсем другие люди, чем те, с кем я коротал время пурги. Мы все словно вынырнули из какой-то мглы и теперь жадно глотаем свежий воздух. Что-то вернуло их и меня к жизни. Что?
И вдруг из глубины сознания приходит четкий и ясный ответ: «Полет!» Все верно — полет... Ибо только он придает смысл нашему пребыванию здесь. Он и все то, что с ним связано. Но если логически разматывать эту цепочку, тогда обретает смысл и моя учеба в аэроклубе и училище, приход в «Полярку», уроки моих первых командиров, сборы, расставание с теми, кого любишь, плавание по трем океанам, наша зимовка. Эти и тысячи других составляющих выковывали из меня, из моих товарищей людей, которым можно здесь, в Антарктиде доверить людей «науки» и то, что они делают. Тогда обретают смысл все те затраты, на которые пошли Родина и народ, отправляя нас сюда. «Так вот как рождается понятие «долг», — думаю я. — И мы его выполняем единственным возможным для нас способом — в полете. Круг замкнулся».
Небо начинает сереть, звезды исчезают. Наконец освобождаем Ил-14 из снежного плена и начинаем готовить его к взлету. В памяти, словно на экране, всплывают строки инструкции: «В зимнее время проверить, нет ли снега, льда и инея на поверхности самолета, на окнах пилотской кабины, астролюке и блистерах, очищены ли ото льда узлы управления и навески рулей, элеронов, закрылков и триммеров, удалены ли снег или лед с воздухоприемников противообледенительной системы и обогрева кабин, с наружных антенн, приемников воздушных давлений и с других выступающих частей самолета»... Проверили, очистили, удалили, хотя чего нам это стоило!
Теперь экипажу предстоит провести подготовку к полету, предполетный осмотр самолета и его оборудования. Легко сказать... Ведь это более сотни операций, начиная с расчета режимов полета, заправки топливом и кончая проверкой его готовности к выруливанию на старт по контрольной карте обязательных проверок. Все мы — авиатехники, инженеры, бортмеханики, бортрадист, штурман, Костырев, я — заняты каждый своим делом, и вот машина начинает оживать. От того, насколько точно и профессионально мы выполним все эти сухие «проверить», «осмотреть», «ознакомиться», «убедиться», «сверить показания», «включить», «вторично проверить», «открыть», «закрыть», будет зависеть не только благополучный исход полета, выполнение задания, но и наша жизнь. Вот почему «настраиваем» Ил-14 так же тщательно, как скрипач скрипку, ученый — микроскоп, плотник — рубанок. Только любой из них, если допустит ошибку, легко может ее исправить, экипаж самолета, к сожалению, такой роскоши, чаще всего, бывает лишен.
Наконец, выруливаем на старт. Стоковый ветер немного стих, но не настолько, чтобы мы могли его игнорировать. ВПП то исчезает в снежной замяти, то возникает, как из тумана. И порывы ветра, метущего серыми косынками снег, то усиливаются, то стихают. Костырев ждет. Мы должны поймать момент, когда сможем поднять Ил-14 в воздух после разбега, не рискуя загнать его в неустойчивое положение. Ошибись мы в этом расчете, и ветер, постоянно меняющий скорость, может либо подхватить самолет, «забросив» его за критические углы атаки, либо, мгновенно стихнув, лишить его подъемной силы. Этот миг невозможно вычислить теоретически, поймать его можно только на основе собственного опыта, который приобретается по крупицам и накапливается из полета в полет. Вот почему в «Полярке» командиров экипажей готовили тщательно, не жалея времени.