В 29-й САЭ в плане профессиональной подготовки кое-что сделать удалось. Е. Скляров и бортрадист А. Киреев стали специалистами 1-го класса, а бортрадист А. Петров — 2-го. Допущен к инструкторской работе на Ил-14 В. Белов. Прошли подготовку, проверку и получили допуск к полетам в горах и на приподнятые платформы командиры звеньев Ми-8 В. Воробьев и О. Федоров. За время работы в Антарктиде получил допуск к самостоятельным внетрассовым полетам с посадкой на площадки, подобранные с воздуха, с правом тренировки и проверки летного состава пилот-инструктор В. Аполинский. Допуск к внетрассовым полетам с подбором площадок для посадок получили командиры Ил- 14В. Радюк и А. Сотников. К таким же полетам допущены их товарищи Ю. Скорин и И. Шубин. Командиры Ми-8 В. Завгородний и В. Золото имеют теперь право выполнять самостоятельные полеты в Антарктиде и в горах, а С. Родионов и М. Хренов — совершать посадки на площадки морских судов. Бортмеханики Г. Климов и А. Тарасенко, бортрадист А. Горлов — все с Ан-2 — тоже получили допуск к самостоятельным полетам...
И все же хорошо подготовленных людей нам стало катастрофически не хватать. Если в первых экспедициях в Антарктиду численность отряда измерялась двумя-тремя десятками человек, то теперь нам требовались сотни специалистов. И летали мы намного больше, чем наши предшественники, — тысячи и тысячи летных часов. После развала Полярной авиации прошло всего 15 лет, а время и обстоятельства «вымыли» из Антарктиды почти всех, кто пришел в нее уже опытным летчиком или начинал в ней свою летную биографию. Тех, кто остались, можно теперь пересчитать по пальцам. Вот и пришлось мне взять на себя роль «играющего тренера», только соперник у нас был посерьезней, чем у любой сборной команды, — ставкой в «игре» с ним была жизнь. Поэтому я не имел права допустить ошибку при подборе членов нашей «команды».
А искать их становилось все труднее. Рейсовые летчики меня не интересовали, те же, кто выполнял полеты в Арктике, теперь работали по своим «углам» — в Архангельском, Красноярском, Якутском, Магаданском и других управлениях гражданской авиации. Арктику
разбили на секторы, и в каждом из них шла своя летная жизнь. Приходилось улетать на «отхожий промысел» и выполнять те работы, что по договорам с различными ведомствами и организациями доставались нашему МОАО — Мячковскому объединенному авиаотряду. К счастью, это были сложные спецработы, в том числе и на Севере, в Сибири, на Дальнем Востоке... В качестве пилота-инструктора я стал работать с родными экипажами, обучая, проверяя, давая допуски к тем или иным видам работ летчикам с нашего МОАО, летавшим на Ил-14. Из Мурманска и Североморска мы вели ледовую разведку для Главсевморпути, обеспечивали и нужды Военно-Морского Флота, к примеру, выводили в открытое море ракетный крейсер «Сергей Миронович Киров». Летали на Диксон, на Новую Землю, на Землю Франца-Иосифа, в Игарку, Тикси, Чокурдах, Черский... Менялись машины, экипажи, виды работ, города, поселки, аэропорты, и моя рабочая записная книжка стала пухнуть от записей, фамилий, характеристик. А чтобы такая жизнь мне не показалась слишком сладкой, судьба, или кто там вместо нее, нет-нет да и подкидывала задачки, которые приходилось решать быстро и точно.
В один из дней, когда мы выполняли исследовательский полет по программе Ленинградского университета и шли с измерительной аппаратурой из Игарки в сторону Туруханска, на правом двигателе полыхнуло пламя. По признаниям летчиков всего мира, худшее, что может случиться в полете, — это пожар. Вот это худшее и случилось. Мы были на полпути между пунктами вылета и прилета. Экипаж среагировал мгновенно и уже чуть было не включил систему пожаротушения — я едва успел остановить командира и бортмеханика:
— Стоп, ребята! Вначале разберемся что к чему, а пока — возвращаемся в Игарку...
К чести командира, он быстро овладел собой, и мы стали разворачиваться.
Я бросил взгляд на табло термоизвещателей — они не сработали. Уже легче. До критической температуры дело не дошло, идет нормальная обдувка мотора, но откуда бьет пламя?! Осторожно убрал мощность — огонь стал прятаться под створки капота. Я оглянулся на бортмеханика:
— Что скажешь?
Он лишь удивленно развел руками:
— Впервые такое вижу.
— Двигатель не выключаем, пусть работает на малом газу, так и пойдем...
Почему я принял решение вернуться? В Туруханск придешь — ремонтной базы там нет. Значит, ставь машину «на прикол» на несколько недель и жди пока прилетят комиссии из Москвы, с завода, начнут разбираться что к чему... В Игарке же сохранилась хорошая авиационно-техническая база со времен базирования там одной из групп Полярной авиации, да и аэродром у них был более пригоден для аварийной посадки, чем в Туруханске.
Мы легли на обратный курс, машина бочком как-то уравновесила себя в воздухе. «Дожили, — с горькой иронией думал я, — пожар в воздухе тушить боюсь. Потушишь, зальешь движок пеной, можно его выбрасывать. А где другой взять?! Нет его, другого-то... Какой «умник» распорядился прекратить производство Ил-14, запчастей и двигателей к нему? Во всем мире старая техника уходит только тогда, когда появляется новая, получше во всех отношениях. А чем заменить Ил-14 у нас? Нечем. Вот и дрожи теперь над каждым самолетом, как над драгоценностью какой-то, даже дышать на него не смей, не то что пожар тушить...»
Пришли в Игарку, над аэродромом хозяйничал сильный боковой ветер. Сели с большим трудом, но горевший двигатель, хотя и работал на малом газу, помог нам в этом.
Когда стали искать причину пожара, оказалось, что на одном из цилиндров выгорела свеча и металл вокруг нее. Вот пламя и било через эту дыру — износ самолетов Ил-14 подошел к критической черте.
С горем пополам нашли в Игарке новый цилиндр — они ведь выпускались номерными, «персонально» для каждой серии двигателей АШ-82Т. И то, что он там сохранился, иначе как везением не объяснишь. За три дня игаркские инженеры и техники отремонтировали машину, и мы улетели заканчивать программу.
А потом подошло лето и наш Ил-14 перебазировался на юг на поисковые работы вдоль границы. Оттуда — в Донбасс, летали над Запорожьем, Днепропетровском, Донецком, другими промышленными городами... Когда я «провозил» уже другого командира Ил-14, снова дала знать себя изношенность машины. При взлете, когда набрали 70 метров высоты, вдруг резко упали обороты левого двигателя. Было жарко, температура поднялась выше 30 градусов и падение мощности мотора в такой ситуации ничего хорошего не сулило. К тому же над Украиной бушевали грозы, закрылись аэропорты Харькова, Донецка, Запорожья, и все самолеты стали уходить в Днепропетровск, на запасной. Каждый из них занимал свое место в очереди на посадку, диспетчеры спешили побыстрее посадить тех, кто кружил в небе, потому что гроза и к этому аэродрому подошла вплотную, а тут у нас предпосылка к летному происшествию. Как всегда, одна беда не ходит... Взлетали курсом на Днепр, справа холм, а на нем ГРЭС с высокой трубой стоит, слева зеленая поляна... Когда левый двигатель отказывает, разворачиваться надо в сторону работающего, а тут — куда? Пришлось отступать от правил, разворачиваться влево и с обратным курсом садиться, хотя ветер теперь дул нам в спину...