Переживаю за Яна и чувствую себя виноватой: может, не влезь я, сегодня бы в эфир пошло обсуждение заседания комиссии. Но тогда бы пострадал Сид!
Дедушка всегда говорил: сделала выбор - не жалей. Тем и утешусь.
- ЯН ВЕРЕСК -
Не люблю смотреть на женщин снизу вверх и не смотрю. На уровне взгляда только глубокий вырез платья и массивное украшение на шее журналистки. Все на показ. Вот так просто, легко и доступно. От Лианы Кляйн тянет похотью. Тяжелый запах, стелящийся по полу черными тенями. Сегодня от него хочется держаться подальше. Я пытаюсь отступить назад, но панна Кляйн не дает, взахлеб рассказывая о своем проклятом шоу и хватая за локоть. Я дергаюсь, и цепкие пальцы с длинными как у хищника когтями срываются с рукава кителя. Она недовольно поджимает пухлые губы и снова называет меня котиком. Я задыхаюсь гневом, скрипнув зубами и отворачиваюсь. В зеркале рядом со мной отражается Хлоя, бледная и встревоженная. Но не настолько, чтобы как я терять самообладание. Панна глава фонда скашивает глаза на журналистку и выразительно постукивает ребром ладони по шее. Я не понимаю жеста, не могу считать эмоции пока рядом визгливая журналистка, но становится легче. Настолько, что нахожу в себе силы кивнуть панне Миллер и развернуться обратно.
- ...сейчас немного припудрим и можно в кадр, - ловлю я окончание фразы, - Томаш, милый, иди к нам!
Лиана Кляйн поднимает вверх руку, подзывая долговязого и тощего парня. Рубашка и брюки ему явно малы и жмут во всех местах. Огромные очки в толстой черной оправе он небрежно спускает на кончик носа, оглядывая меня с ног до головы. Я вспоминаю водителя пана Дворжака и мысленно считаю до десяти. Нельзя срываться. Еще шоу не началось.
- Лиана, - манерно тянет сопляк, - ну что за дурная привычка приводить гостей за полчаса до записи? Сейчас могу только запудрить, чтоб не блестел, а шрамы никак не уберу.
- Не трогайте шрамы, - зло цежу сквозь зубы. Неожиданно, видимо, потому что журналистка взвизгивает и отшатывается.
- Хорошо-хорошо, - примирительно поднимает руки Томаш, - не волнуйтесь, пожалуйста. Пан Вереск, верно?
Киваю в ответ. Удивлен, но не слишком. Парень на работе, о гостях осведомлен заранее. Эмоций страха или брезгливости нет, только холодная заинтересованность.
- Прошу ко мне в гримерную. Пять минут, не больше, уверяю вас!
Журналистка пытается увязаться вслед за нами, но Томаш её останавливает:
- Пять минут, Лиана!
Женщина надувает и без того огромные губы и замирает на месте. Я почти благодарен долговязому. Пять минут тишины - это то, что мне сейчас нужнее всего. Гримерная оказывается каморкой, размером в половину преторианской кельи. Фактически одно большое зеркало на стене и вращающийся стул. Его парень поворачивает к зеркалу высокой спинкой и говорит «прошу». Берет со стола тюбик и выдавливает содержимое себе на тыльную сторону ладони.
Сажусь, вцепившись в подлокотники. Васпы с трудом переносят прикосновения. Едва вылупившись из кокона, мы попадаем в руки сержантов, и любой физический контакт причиняет боль. Нас режут, бьют и жгут каленым железом. Я уже давно не в Улье, но по-прежнему сжимаюсь пружиной, когда кто-то хочет до меня дотронуться.
- Это основа, - поясняет Томаш, - чтобы пудра хорошо лежала. Мне нужен лоб, Вы не могли бы снять повязку? Она мешает сейчас.
Открывать изуродованный глаз перед человеком все равно, что выдергивать раскаленное шильце из нерва. Никогда не привыкну к реакции людей на моё уродство. Смесь жалости и отвращения. Самое гадкое сочетание эмоций. Но парень только вздрагивает и тут же утыкается взглядом в свою руку с плевком того, что назвал основой. Крепкий. Не любопытный. Работает быстро и молча. Хорошие качества.
Я терплю прикосновения сначала пальцев долговязого, потом большой кисточки. Пять минут, не обманул.
- Томаш, котик, - причитает из-за двери журналистка, - нам уже пора в студию!
- Все готово, - говорит мне парень, игнорируя завывания визгливого голоса Лианы Кляйн.
Я так и не решаю, нужно ли мне благодарить за это или нет, надеваю повязку и выхожу из гримерной.
Меня и панну Миллер уводят в еще одна помещение с диваном.
Из возбужденного стрекотания я улавливаю две мысли. Звукотехники должны прицепить микрофон и отсюда нас пригласят в студию, когда начнется шоу. Хлоя терпеливо сносит процедуру опутывания шнуром. А я поражаюсь. Как можно быть напряженной и приветливой одновременно. Улыбаться и тут же прятать глаза. Будто гложет что-то главу фонда. Я всматриваюсь в неё, отмечая новый запах. Кофе и ваниль. Появился сегодня в фойе. Не могу понять эмоцию. Вертится что-то на языке и ускользает. Парень звукотехник цепляет мне микрофон на китель и вешает на брюки за спину блок питания. До начала шоу считанные минуты, а я разгадываю ребус эмоционального фона Хлои Миллер. Более глупого и бесполезного занятия и придумать нельзя. Кофе, ваниль, полевые цветы - картинка меняется стремительно. Только женщины способны засмеяться, едва смахнув слезы и впасть в гнев на пустом месте. Но это новое состояние кажется устойчивым. Она снова оборачивается, почувствовав мой пристальный взгляд, и мне приходиться искать тему для разговора.