- Я уже все рассказал госпоже инспектору, - робко начинает неофит, - даже признание подписал. Это я сделал.
Знаю, что рассказывал, даже знаю, что не один раз. Под конец фразы тон голоса выравнивается, входя в уже знакомую колею. Первым ударом выбить из неё не получилось.
- Мне не рассказывал, - с нажимом произношу я и почти наслаждаюсь омертвевшим взглядом неофита. Людям можно задурить голову, толкнуть легенду и убедить в своей искренности. Пусть попробует соврать преторианцу.
- Начинай, - холодно говорю я, и открываю папку с документами, выуживая из стопки заявление Мэри-Энн. - Где встретились, как?
Кадык Сида дергается, лоб покрывается испариной, пальцы начинают дрожать. Быстро. Хорошо бы еще результативно.
- Она пригласила меня домой, - старательно выговаривает неофит. Настолько прилежно, будто я сержант и мы в Улье в тренировочной. Я не чувствую пока лжи, но понимаю, что девушки уровня Мэри-Энн васпов на чай не зовут. Даже ради победы в споре. Наша слава насильников и убийц выбивает дурь из любой женской головы.
- Я пришел, - говорит Сид и болезненно сглатывает слюну, - я хотел только поговорить, господин префект. Узнать о споре. Она рассказала. И я сорвался.
Снова правда или очень близко к правде. Я ждал. Неофит облизывает пересохшие губы и смотрит на скрещенные руки.
- Это так неприятно, - с трудом выталкивает васпа вместе с очередной волной боли. - Я как вещь, как приз. Я люблю, а она. Сначала улыбалась, говорила приятные вещи. Что я забавный, милый, сим-па-тич-ный. За ухом трогала, вот здесь.
Сид поднимает руки в наручниках, чтобы показать пальцем, где именно. В палитре боли распускаются теплые оттенки удовольствия. Я вдруг представил их рядом. Красавица и чудовище. Она улыбалась, шутила, а он стоял столбом, потел от напряжения и боролся с похотью. Проиграть должен был даже от легкого прикосновения.
- Я думал, вместе будем, а она, - Сид мямлит, все еще не решаясь поднять глаза, - понимаете, господин префект?
Думал он. Вместе будут. Еще один влюбленный дурак, как комендант Расс. Есть женщины, которых можно взять, а есть такие, которых нельзя получить. Они носят белые платья, разъезжают в белых автомобилях и пахнут свежестью и полевыми цветами.
- Зачем ограбил? - я задаю свой вопрос, игнорируя Сида.
Но и здесь неофит знает, что отвечать. Четыре дня неспешных раздумий в следственном изоляторе не прошли даром. Подготовился. Уволю всех разгильдяев в конторе. Столько времени потерял.
- Я не грабил, я взял на память. Красивая стрекоза. Не знал, что ценная.
Не врет. Или врет настолько хорошо, что сам верит. Самое мутное и нечеткое место в картине. Я не вижу этой детали вообще. Насытив тьму внутри себя болью женщины и запахом крови, никто не обратил бы внимания на побрякушку.
Листаю дело до медицинского заключения по следам насилия на теле Мэри-Энн. Медики никогда не скупятся на подробности, умудряясь длинно, цветасто и непроизносимо описывать то, о чем сопляки вроде Сида даже подумать не могут.
- Взял на память говоришь, - задумчиво произношу я, - так понравилось?
- Д-да, - заикается неофит, затравленно опустив глаза, а я медленно разворачиваю тьму внутри себя, навещая давно забытых монстров. Будем пить страх молокососа вместе.
- Понравилось трахаться? - спрашиваю ровным голосом.
Неофит замирает, поднимая расширившиеся от ужаса глаза. На меня так реагирует, отклика похоти я не чувствую. Тогда начинаю давить.
- Жестко трахаться. Яростно, по-мужски. Наказал бабу, чтоб не играла больше в свои злые игры? Отомстил? Да?
Сид дергается, отчаянно вцепившись руками в волосы. Дернуться должна и панна Миллер за стеклом. Терпите, госпожа глава фонда, не в картинную галерею пришли абстракционистами любоваться. Никакой абстракции, одна жесткая конкретика.
Васпа молчит, и я подгоняю.
- Отвечай на вопрос, солдат!
- П-понравилось, - вымучивает Сид и закрывает лицо руками. Страшно, больно и все. Возбуждение вспыхивает и тут же гаснет. Слишком слабо для настоящих воспоминаний. Представлял, фантазировал. Дрочил втихаря на светлый образ.
- Как трахал-то? - спрашиваю я. - На спину положил или раком поставил?
Молокосос снова дергается и становится белее бумаги. Он в ужасе, но продолжает упрямо гнуть свою линию.
- Я... Я не помню. Как в тумане. Очнулся, а уже все. Она в крови, а я...
- Что ты? - грубо перебиваю.