— И буду ходить грузно, оставляя на земле глубокий след?
— Не такой уж и глубокий, но весомый, ты прав. — Кивнула головой мать.
— Вот от того-то я и кричу, мама! Я прощаюсь со всем тем, чего не смогу делать, когда подрасту!
Кабаниха никогда не ходила в школу, но истоптав множество тропинок в лесу, повидала разных птиц и зверей, на четырёх лапах и даже на двух ногах, да таких, как сын, ещё не видывала. Были в его речах разум с поводом, а не один лишь вздор. И хотя кабаны не читают книг, но лишь запахи, что оставляют друг другу жители лесной чащи, матери хватило премудрости не перечить ребёнку. Вон, сколь желудей на дубу, нагуляет ещё жирок, а ума, коли не добудет с малолетства, не отыщет больше нигде.
…Ранней весной, который год в березняке я встречаю кабана. Завидев где на берёзе истекающую соком ранку, он подходит и трётся пыльным своим боком о ствол, дабы забить ссадину жёсткой шерстью, остановить кровотечение.
По лесу кабан ходит степенно, от людей не прячется. Недолюбливает их. Видать, есть за что.
Под веером неба
Веер неба, собранный рукой ветра, стучит холодными струнами ветвей. Натруженный частыми взмахами, он всё ещё красив, ибо угадывается на нём выцветший, но не утерявший оттого изысканности узор облаков. Размытые дождями краски дозволяют представить, как оно было раньше не наудачу, но повинуясь тому внутреннему чувству прекрасного, что имеет всякий, кто находит в себе правду любоваться не только собой. Из партера или же из ложи жизни глядит он на театральное действо бытия. И тот же ветер стирает позолоту осени прямо у него на глазах, дабы открыть её истинный лик.
Сумеет ли справиться он с разочарованием, принять и полюбить всё таким, каково оно есть, минуя приукрашение, заигрывание воображения и даже, страшно сказать, самообман? А мы сами, сможем? Осмелимся даже?!
Ох, и притягательна сила лжи…
Перебирая мягкое кружево облаков неловкими озябшими пальцами тонких ветвей, деревья стеснялись своей внезапно обретённой худобы. С весны до осени им удавалось сокрыть её от приметливых взоров, но нынче… Сколь не тяни на себя те кружева, а всего стыда не унять.
— Да в чём же он?!
— Вам того не понять…
К началу зимы от веера останутся лишь седые по причине сырости, в белой плесени инея прутики стволов, а изорванная насовсем на лоскуты листвы ткань кроны, так и уйдёт неприбранной никем под снег.
Все мы ходим под веером неба, да часто ли глядим на него…
Берёза
Откупается от лета осень, осыпает щедро каждое дерево с макушки до подола горстями злата. В наших краях особо благоволит она к берёзам. Отчего так — неведомо никому, даже ей. Повинуясь безотчётному порыву, наделяет берёзу всем самым лучшим. Нежная, белокурая, кажется, что она с младых ногтей из одних лишь достоинств. А уж когда приходит её черед уйти, то и тогда, — отдаёт сердечный свой жар целиком, без остатка, не дымит в раздражении, но, минуя простительную, понятную досаду, красиво тает в огне, так тепло обнимая напоследок, что оставляет об себе долгую светлую память.
— С чего это тебя так? Не то расчувствовался?
— Просто…
— Да есть же повод!
— Есть…
Который уж месяц близ дороги стоит опрокинутой навзничь сосна. Сперва казалось, — высушит ветром землю у её корней, да его же первым, что посильнее, порывом и свалит. Но сушь с летом прошли, а не тронули деревца. После, как из-за долгих ливней не было случая дойти, поглядеть, что там с сосной, думалось, — размыло, видать, у неё под ногами, не удержатся ей никак. Так в первый же без дождя день отправился убрать с дороги сосенку. Глядь, а путь-то свободен! Стоит себе сосна, всё в том же глубоком поклоне к земле! Подошёл я ближе, и тут только заметил, что вровень с сосной, как бы у неё за спиной — берёзка. Совсем ещё дитя, а упёрлась стройными ножками в пригорок, и ни за что не даёт своей подружке упасть. Не уступает тяжести, что всякого влечёт долу.
Вот от того-то, думается, осень и не так строга к берёзе, нежели придирчива до прочих, ибо почитает за честь одеть богатым убранством, одарить, да потрафить. Прочие дерева давно уж простыли без одежд, либо лишь на медь расщедрится осенняя пора, а подле берёз, — золотое облачко листвы чуть ли не до снега.
Откупается от лета осень. Оступаясь, шагаем за нею и мы…
На счастье…
Осень сдувает золотые пылинки лета, как крошки со стола. Облака, торопясь, затопили округу с намерением дать ей отдохнуть от навязчивого невнимания зевак, коим всё равно куда глазеть, лишь бы больше не делать ничего.