Река парИт туманом, отчего чудится, что она дышит, но как-то неровно, нервно, поспешно слишком, как бы запыхавшись от извечного своего бега. И ведь ни за что ей не спешится, дабы прислушаться к стону берегов, голубит которые походя, наспех. Не от нелюбви, либо небрежности, но потому как стремится наполнить собой мнимую безбрежность моря, ибо без её участия может то и не сбыться однажды.
Странность чувств, которые промежду прочим, мимоходом, что происходят не сами собой, натужно, — от их глубины. Чем ниже морское дно, тем мельче видимое со стороны волнение, а что там у кого на сердце, — поди разберись.
Но как же облака, что снизошли на лес?.. Под покровом бесчинства рассвета, тщатся они скрыть кровавый порез абриса кроны, что источает, словно чью-то жизнь, солнце или венчает её с конечностью.
И всякий наш день — неношеный, да в том не отыскать ни его заслуг, ни вины. Устроено так сызмальства белого света, с самых его истоков.
…Серебряной подковой Пегаса — месяц прибит над дверью небес. На счастье, не иначе…
Жив зачем…
Солнце торопило месяц. Гнало его прочь с неба, дабы увязалась за ним ночь, да уступила уже поскорее место дню. Оно ведь всё у всех — в очередь, так, чтобы без обид, хотя подчас не выходит поровну. Кому кусочек дня побольше, а прочим, — что останется. Вот того-то так важен тот свет в душе! И тогда, — как бы ни было пасмурно вокруг, всё одно — солнечно.
Филин, наслушавшись громких, сокрушительных дум, что вяли в простоте и непостижимости истин, хмыкнул явственно и перелетая с жерди колодца к прикрытому рогожей стогу сена на попутке сырого сквозняка от земли. Ну и задел невзначай по макушке, — не крылом, но дуновением, что ощутимо прошлось и по шее, и по волосам.
— Жизнь — это по-настоящему, всякий раз набело. — Прозвучало, непроизнесённое никем.
…В пламени солнца таял свечой горизонт, и при её, однажды и навсегда смятенном свете, стало видно писанные много раз очертания совершенных окружий винограда, собранных в пучки гроздий на осенней, обнажённой лозе. Русые пряди трав украшали теряющие упругость, но по-прежнему обольстительные нагие слизни, а с порога, словно вылепленная из песка жаба, нездешним уже взором, желала себе доброй ночи, а иным — зимы.
— Жизнь — это… — Многозначительно безмолвствовала она, а нам не осталось ничего, кроме как кивать головой согласно, в такт расписанному наперёд бытию.
Читанное вслух неоднократно, с печатью смысла на самом виду, непостижимо не зря. А что, если бы каждый узнал враз, жив зачем? Как делилось бы поприще? Кому-то побольше дело, а прочим? Останется что или нет?..
Провожая уток в дальний путь
Перламутровые предрассветные сумерки. Плоское пыльное небо с прилаженными к нему розовыми полосками облаков. Неровные их края топорщатся, а гладкие, вровень с горизонтом, мерятся с ним — кто глаже и прямее. Видно воткнутые в землю прутики лишённых листвы дерев, — ветер споро отряхнул их пучки о своё колено. Там же, вдали, частокол сосняка… Просто всё, без ухищрений.
По дороге, в сторону рассвета, коротая путь за неспешной беседой, шли двое.
— Говорят, в ком меньше мудрствований, в том больше мудрости, только простота не прямолинейность, но понимание смысла в размеренности побуждений разума его постичь. — Умничал один с рассеянным, несколько безразличным выражением лица.
— Эк, ты знатно завернул! — Уважительно ответствовал второй, но запнулся. Просёлочную дорогу промеж рекой и болотом преградили утки. Стая стояла молча. Явно горюя, прощаясь. Те, которые в первый раз, с плохо сокрытым нетерпением переминались с ноги на ногу, поглядывая на старших, коим были известны уже и тяжесть пути, и сладость возвращения домой. Привыкли утки к родному углу, в котором тебе простор и чистота речки, уют и сытость болота. Да только вот, охладевшее на время к округе солнце гонит их некстати с места. Не по злобе, не по прихоти, а в силу определённой им от природы судьбы.
Оправившись от удивления из-за неожиданной встречи, и не обнаружив в птицах беспокойства относительно своего появления, собеседники пробрались мимо стаи, и продолжили разговор.
— Просто истолковать тоску по родным местам привычкой, либо удобствами. Но будет ли то правдой?
— Так оно от веку так повелось, — каждый ищет, где слаще.
— Верно, только у всякого своя сладость. Уют не в тепле и покое, не в подручности всего нужного, но в сердечной расположенности к месту, в котором хочется обустроить себе гнездо, и отношение то больше безотчётно, нежели расчётливо.