На смену с апломбом вошедшей и скромно удалившейся комиссии появился господин с портфелем. «Что вам угодно?» — спросил я его. Он мне отрекомендовался следователем по чрезвычайно важным делам, получившим от министра юстиции предписание объявить мне причину моего ареста, которая согласно закону должна быть сообщена арестованному в течение первых 24 часов. По его словам, основанием для ареста оказалась статья 126-я Уголовного уложения. На мой вопрос о содержании этой статьи следователь со сконфуженным видом заявил, что она касается лиц, обвиняемых в действиях, имеющих целью ниспровержение существующего строя. Посмотрев на него, я с улыбкою спросил, не ошибся ли он в выборе статьи, так как эту, казалось бы, скорее я мог применить к нему, чем он ко мне. На это он растерянно ответил, что по службе иногда приходится поступать против своего желания.
Впоследствии мне удалось узнать фамилию господина с портфелем. Это был В. В. Соколов, исполнявший предписание министра юстиции, переданное ему Чебышевым, прокурором московской судебной палаты. С наступлением революции Чебышев направил свой юридический опыт на выискивание, в угоду восходившей тогда звезде — А. Ф. Керенскому, данных для обвинения слуг того самого строя, с которым была связана его карьера.
После Соколова вновь появился тучный плац-адъютант, заявивший, что министр юстиции меня приглашает ехать с ним сегодня в Петроград. Я поблагодарил за приглашение. Последний, с кем мне пришлось в этот день беседовать в Анастасьевском переулке, был караульный начальник, выразивший свое возмущение поведением некоторых из моих посетителей, позволявших себе рыться в моем ручном багаже и задавать самые, по его мнению, некорректные вопросы. Я же лично ничему не удивлялся, объясняя себе все происходившее исключительно желанием рисоваться перед солдатами караула, свидетелями моих допросов.
Из принесенных караульным начальником газет я узнал, что 1 марта Родзянко послал московскому городскому голове Челнокову следующую телеграмму:
«Старое правительство не существует. Министр внутренних дел арестован. Власть временно принята комитетом Государственной думы под моим председательством. Войска признали новую власть. Восстановлен порядок в городах. Предложите Мрозовскому подчиниться, возложив всю ответственность за возможное кровопролитие на его голову.
Родзянко».
В то же самое время, по словам московской прессы, заседавшие в московской Городской думе общественные организации предложили председателю московской губернской земской управы — А. Е. Грузинову принять на себя командование перешедшими на сторону думы войсками московского гарнизона. Грузинов заявил, что согласится принять на себя это поручение, если Совет рабочих депутатов и революционный комитет выразят свое согласие, изъявят готовность быть в постоянном контакте с ним и подчинятся его распоряжениям по военной части.
После полученных от всех организаций утвердительных ответов Грузинов принял на себя командование и вступил в отправление своих обязанностей.
10
Мое путешествие в поезде Керенского и прибытие в Петроград.
Около 10 часов вечера тучный плац-адъютант повез меня в автомобиле на Николаевский вокзал. Находившаяся на вокзале толпа, через которую я проходил, не выражала по моему адресу гнева народного, и я совершенно спокойно достиг вагона министра юстиции, оказавшегося спальным вагоном 1-го класса, одно из отделений которого было оставлено мне, а в соседнем находился часовой для наблюдения за мною.
Прошло около часа времени, когда на платформе послышался шум приближавшейся толпы и в вагон вбежал молодой прапорщик с большим букетом красных тюльпанов, перевязанных широкой муаровой красной лентой; за ним — бритый штатский и еще один прапорщик, также на вид очень юный, в пенсне. Толпа на платформе не унималась, и второй прапорщик все убеждал штатского в необходимости выйти к народу проститься. «Александр Федорович, наденьте пальто и выйдите к ним сказать несколько слов: они хотят еще раз увидеть вас на прощание». Пальто Александр Федорович не надел, а к толпе вышел и, выкрикивая фразы, которые мне не удалось расслышать, за исключением часто повторявшегося слова «бескровная», говорил до свистка паровоза, прекратившего трогательные овации, устраивавшиеся ему Москвой в течение всего дня.
«Ваша фамилия?» — услышал я обращенный ко мне вопрос бритого штатского, стоявшего в дверях моего купе.