Стараясь угадать по физиономиям сновавших на платформе обер-кондукторов, который из них будет сопровождать скорый поезд на Киев, я остановился на одном — большого роста, тучном, с целым рядом значков старого времени. Подойдя к нему, я почтительно произнес: «Господин обер, нельзя ли на Киев скорым проехать?» Он на меня строго посмотрел. Я ему незаметно сунул в левую руку государственный кредитный билет пятирублевого достоинства, на что получил в ответ: «Когда поезд подадут, ступай к третьему фонарю». Когда подошел состав поезда, я скромно стоял с чемоданчиком у фонаря... Обер прошел мимо меня, делая вид, что никакого представления обо мне не имеет. И только перед самым отправлением он, подойдя к фонарю, где отдавал свисток паровозу, отдал мне краткий, но строгий приказ: «Лезь...» В исполнение этого приказа я вскочил в полуоткрытую дверь вагона III класса, где был принят якобы случайно находившимся на площадке кондуктором, сказавшим мне: «По правой руке вторая койка внизу». Я вынул из кармана 30 рублей и дал со словами: «Милый человек, билетика не успел взять... Похлопочи, пожалуйста». Сунув деньги в карман, он сказал: «На следующей остановке». Я отправился на указанное место. В этой части вагона с одной стороны на длинной койке сидела сестра милосердия с каким-то доктором, а напротив два офицера; надо мною был чиновник. Пассажиры стали меня внимательно разглядывать. Первой заговорила сестра милосердия: «Вы кто будете?» — «Проезжий... Мы в Киев едем». Не удовлетворившись этим ответом, она стала задавать ряд других вопросов, по-видимому предполагая, что я скрываю свое настоящее положение. Чиновник почему-то стал мне давать советы (оказавшиеся для меня очень неудачными), как в Киеве выйти так, чтобы меня никто не видел. Вошел контроль. «Ваш билет...» — спрашивает контролер. «У кондуктора», — отвечаю я. На вопрос контролера, где билет, кондуктор с олимпийским спокойствием отвечает: «Я вам передавал их». «Да, да, хорошо», — со строгим лицом говорит контролер.
Таким образом, мой проезд обошелся в 35 рублей вместо 68 — стоимости билета III класса до Киева: я сберег 33 рубля, которые для меня в то время составляли много, так как я подъезжал к Киеву с 43 рублями в кармане.
10
Арест жены. Мой приезд в Киев. Результат пропаганды в русских и немецких войсках.
На следующее утро в Дарнице была произведена проверка документов. Один из бывших у меня в кармане паспортов был на чиновника никогда не существовавшего отдела снабжения. Хотя проверявший и не был знаком с этим учреждением, но так как печати были на месте, а вид у меня был совершенно уверенный, меня оставили в покое. Выйдя из поезда по совету чиновника на Киеве 2-м, я проклинал судьбу, так как пришлось с чемоданом тащиться пешком до Елизаветинской улицы в Липках, где жили мои знакомые.
Принят я был очень радушно и получил приглашение остановиться у них. (На мое заявление, что я ощущаю на себе «непрошеных гостей», которыми, вероятно, обязан моим 76 спутникам по вагону IV класса, они мне предложили пройти в отдельную комнату, где я и освободился от разносителей сыпного тифа.)
В Киеве я начал хлопотать в отделении немецкого штаба — «оберкомандо» — о своей жене. Мне было предложено послать личную телеграмму в Берлин, где я знал министра иностранных дел адмирала Хинце, бывшего флигель-адъютанта германского императора и несколько лет состоявшего при особе нашего государя. На телеграмму ответа я не получил. Через несколько дней из Петрограда пришло известие, что почти одновременно с моим приездом в Киев жена была освобождена из комиссариата: в данном случае немецкие власти не успели оказать содействия. В то же время от приехавшего в Киев служащего нашего дома я узнал несколько фактов из жизни жены под арестом.
В ночь на 2 сентября приехал следователь новодеревенского комиссариата и арестовал жену. Помещена она была в новодеревенском арестном доме, в камере с целой группою уголовных баб и воровок, из которых одна заболела на следующий день холерой и была по приказанию врача увезена. Тогда старший солдат караула перевел мою жену в занимаемое ими караульное помещение, где велел поставить кушетку. Отношения, установившиеся с первых дней между моей женою и чинами караула, были вполне хорошими; объяснялось это отчасти тем, что, получая из дому обеды и ужины, она ими делилась; а когда солдаты самовольно брали у нее провизию, делала вид, что ничего не замечает. Красноармейцы ей рассказывали, что их так плохо кормят, что они вынуждены отбирать молоко, картофель, яйца и пр. у крестьян, привозящих эти продукты на продажу в город.