Близко знавшие Скоропадского говорили, что ему не были дороги ни Малороссия, ни Великороссия, ни русский народ, а нужна была одна Украина, независимая от России, как он сам сказал в минуту откровенности — на положении королевства Саксонского. Он старался угождать и монархистам, и украинцам, и немцам, и союзникам, в результате чего получалось отсутствие доверия и уважения к нему. Что же касается внешней стороны, то благодаря поддержке немцев он высоко держал знамя самостийной Украины.
В ноябре произошло свидание ясновельможного пана гетмана с атаманом Войска Донского — генералом Красновым, в честь которого был дан завтрак. В ответ на приветствие гетмана генерал Краснов произнес длинную речь. Указав на историческое значение Украины, родины наших богатырей и колыбели нашей веры, донской атаман закончил свою блестящую речь словами: «Когда в пламени пожаров летали обломки России, могучий украинский народ нашел в себе силы подняться и избрать вас своим гетманом; и снова, как тысячу лет назад, все взоры лучших русских людей обратились на Киев. Вам, ваша светлость, историей подготовлен путь тяжелый, но славный...»
В Киеве я застал много знакомых из высшего общества, покинувших свои имения и для безопасности переселившихся в город в ожидании переезда в Крым, где, по доходившим сведениям, жизнь якобы была спокойная, без волнений. Встреча моя на третий день по приезде с одной полтавской помещицей закончилась крупным столкновением из-за расхождения во взглядах на причину развала России: она сваливала всю вину на подлость народа, в ответ на что я заявил, что гораздо больше виновата подлость праздной знати. Больше я приглашений ни в один киевский салон не получал, о чем и не сожалел, так как в этот приезд в Киев испытывал одни разочарования за другими; неожиданным для меня огорчением было известие, что даже некоторые из моих старых товарищей по Кавалергардскому полку, на который я смотрел как на самый верный оплот престола, были поколеблены ловкостью и упорным коварством общественных деятелей; имена губителей Родины произносились ими не с презрением, а с уважением, вследствие чего Гучков, по дошедшим до меня сведениям, позволял себе говорить о кавалергардах как о своих единомышленниках. Вероятно, этим обстоятельством и объяснялась их вера в пропагандную ложь и клевету, в частности коснувшиеся и меня. Совершенно иначе в то время относились ко мне бывшие лейб-гусары, при встречах проявлявшие много сердечности. Из разговоров с ними я вынес впечатление, что пропаганда, разложившая нашу армию, не затронула офицеров бывшего славного лейб-гусарского полка, тогда как еще за год до революции многие командиры и офицеры гвардии, увлекаясь идеей патриотического подвига, вполне подпали под влияние общественников; они открыто говорили о правительстве враждебно, об императрице с ненавистью, а про государя хотя и говорили, что обожают его, но добавляли, что против Государственной думы не пойдут, полицейских обязанностей на себя не возьмут и против народа во время такой войны оружия не поднимут. Доходило даже до участия офицеров в обсуждении подготовлявшегося в столице восстания.
Натиск интернационала, давший такой блестящий результат пропаганды в русских войсках, достиг не меньшего успеха и в германской армии, в частях, входивших в состав оккупационных войск на Украине. Хотя мне и пришлось слышать за шесть недель до краха немецкой армии от одного немецкого дипломата слова: «Bei uns unmöglich» («У нас невозможно»), но в действительности их солдаты разложились совершенно так же, как наши, и нашим офицерам пришлось спасать немецких от ярости их нижних чинов, как это было в одном из самых блестящих полков гвардии императора Вильгельма «Garde du Corps».
11
Граф Келлер. Гетман Скоропадский. Добровольцы.
В Киеве я довольно часто встречался с генералом от кавалерии графом Келлером, истинно русским кристально чистым человеком, до мозга костей проникнутым чувством долга и любви к Родине (близко познакомился я с ним в бытность его командиром лейб-драгунского полка, когда я командовал лейб-гусарами). В то время граф Келлер был гетманом поставлен во главе вооруженных сил Украины, и под его руководством были в Киеве начаты добровольческие формирования, так как правительственные войска, сечевики, внушали мало доверия. Добровольческая армия уже лишилась своих создателей — генералов Корнилова и Алексеева, память которых так высоко чтится эмиграцией. Их преемник — генерал Деникин не менее своих предшественников преклонялся перед воинами в стане русского либерализма, что особенно выказал своей телеграммою в радостный для него день 75-летия Ф. И. Родичева, вдохновителя нашей передовой интеллигенции на подвиг разрушения Отечества. Вполне понятно, что генерал, высказавший на солдатском митинге после отречения государя свою радость по поводу падения «проклятого самодержавия», не мог в совете добровольческих армий обойтись без сотрудничества патентованных заправил нашей революции — П. Н. Милюкова, Б. В. Савинкова, а также князя Львова, возглавившего образованный 5 февраля 1921 года земский городской комитет для оказания помощи беженцам (на своем хребте познавшим всю плодотворность былой работы князя Львова и Ко).