В июле того же, 1922 года появилось воззвание блюстителя государева престола, а 31 августа 1924 года — императорский манифест. Подпись на обоих этих актах была та же, как и на направленных командирам частей царскосельского гарнизона записках 1 марта 1917 года.
В 1932 году та же подпись появилась под новогодним обращением- к русским людям, в котором великий князь Кирилл Владимирович в туманных выражениях высказал свое сочувствие уничтожению капитализма и одобрение новым, социалистическим путям.
7
Мой последний день на Ставке. Прощание с Его Величеством.
В первых числах марта на царскую семью обрушились все удары судьбы: великие княжны заболевали одна за другой корью; на ногах оставалась одна великая княжна Мария Николаевна. Большим огорчением для государыни было то, что люди, которым она привыкла верить и на преданность которых рассчитывала, стали постепенно ее покидать.
Толчок измене воинских частей был дан уходом батальона Гвардейского экипажа. Те, кто еще накануне восторженно приветствовали Ее Величество, начали 1 марта уходить, а уже 2 марта стали по дворцу бродить кучками совершенно распропагандированные солдаты. Примеру нижних воинских чинов последовали и многие из приближенных — офицеры, врачи, видевшие от Ее Величества так много добра. Верной осталась личная прислуга императрицы и августейших дочерей, за исключением дядьки цесаревича — боцмана Деревенько.
Ответом на такие тяжелые разочарования в людях была чисто христианская незлобивость императрицы, говорившей: «Мы не должны винить ни русский народ, ни солдат — они обмануты».
Не упустил случая проявить себя и камергер двора Его Величества М. В. Родзянко, который по непонятной причине до сих пор многими считается монархистом: он предложил государыне выехать из дворца с больными детьми. «Когда дом горит, все выносят», — ответил он на возражение императрицы, что выезд в настоящую минуту грозит гибелью детям. Но самой глубокой драмой государыни в эти трагические дни было отсутствие связи с государем, о котором она ровно никаких сведений не имела.
Последний проведенный мною с государем день (воскресенье 5 марта) начался с выходки за утренним чаем одного из лиц свиты, пользовавшегося особым расположением к нему Его Величества: когда государь еще сидел за столом и разговаривал, он обратился к нему с просьбой разрешить ему встать из-за стола, т.к. ему нужно идти к новому начальству. Государь ничего не ответил, кивнул головой и многозначительно посмотрел на меня.
В этот день на завтраке у государя присутствовали его матушка императрица Мария Федоровна, великие князья Борис Владимирович, Александр Михайлович, Сергей Михайлович, принц Александр Петрович Ольденбургский, свита государя и прибывшие с императрицей. Один из последних сказал мне: «Как ты можешь проситься ехать в поезде с императрицей? Во-первых, мы сегодня не уезжаем, а во-вторых, твое присутствие в поезде императрицы может представлять для нее большой риск». На это я возразил, что, раз императрица сегодня не уезжает, вопрос отпадает сам собою. Тут же ко мне подошел страшно взволнованный принц А. П. Ольденбургский со словами: «Вы должны просить генерала Алексеева дать вам назначение в строй на фронт, чтобы вы этим могли искупить свою вину».
Принц Ольденбургский, знавший меня с детства, всегда относился ко мне очень хорошо, как-то даже предлагал мне должность заведующего его двором и делами. На мой вопрос, какую именно вину я должен искупить, принц (которого добродушно называли сумбур-пашой) ответил, что все считают одной из главных причин революции мое влияние на государя. Разубеждать принца я не стал, видя, что он, как и большинство, еще не отрезвел от революционного угара; обращаться же с какими бы то ни было просьбами к Алексееву считал совершенно излишним, выслушав накануне его взгляд о необходимости включить меня в число одной из жертв революции.
После завтрака ко мне пришел полковник генерального штаба, заведовавший военными сообщениями Ставки, и спросил, когда и куда я хочу ехать. Я ответил, что хочу ехать в направлении своего пензенского имения, находящегося в пределах Казанского военного округа, и желал бы отправиться только тогда, когда буду иметь предписание начальника штаба Верховного главнокомандующего.