– Скажите, какими нормами занимается ваш отдел?
– Мы нормируем все, что поддаётся нормированию, а что не поддаётся, включаем в перечень ещё не решённых проблем.
– Ну, а точнее?
– Я вам серьёзно говорю: мы устанавливаем нормы на все. Вот на этих днях мне предложили, например, разработать нормы по расходу спирта бухгалтерией.
– А на что же расходуется бухгалтерией спирт?
– На мытьё чернильниц, – последовал лаконичный ответ.
– Ну это, конечно, шутка. Меня интересует другой вопрос.
– Шутка? – перебил меня собеседник. – Нет, совсем не шутка. – Я увидел, что он говорит серьёзно. – Знаете ли вы, к примеру, что спирт списывают на протирку телефонных трубок, видите ли, в целях предупреждения инфекционных заболеваний? Ну, а те материалы, которые вас интересуют, надо искать, конечно, у конструкторов.
Я направился в конструкторское бюро. Долго мы разговаривали там с главным конструктором завода, а также с конструктором, непосредственно занимавшимся загадочным узлом. Но ничего, что могло бы прояснить дело, я не смог установить.
Из конструкторского бюро я пошёл в заводскую лабораторию. В большой и хорошо оборудованной лаборатории встретил члена нашей комиссии Миттельмана.
– Ну как, что-нибудь прояснилось?
– Да нет. Здесь все в порядке. Было бы просто великолепно, если бы на всех наших заводах так идеально обрабатывались зубья шестерён. Посмотрите сами.
Действительно, придраться здесь было не к чему.
– А где Гудцов? – спросил я Миттельмана.
– Я видел его в металлографической лаборатории, он рассматривал шлифы, изготовленные из поломанных зубьев. Можем пройти к нему.
Академика Гудцова я застал за микроскопом, он рассматривал рабочую поверхность поломанного зуба.
– Цементационный слой идеален. Вы только взгляните.
Действительно, структура стали была безупречной.
– Нет, я не могу предъявить ни одной претензии к качеству самой стали, – сказал Гудцов.
– В чем же дело?
– Не знаю. Надо дальше искать.
Вечером позвонил Малышев. Он занимался исследованием дефектов машин на другом заводе.
– Обнаружили что-нибудь интересное?
– Нет.
На следующий день мы прошли по всей технологической цепочке производства шестерён. Знакомились с каждой производственной операцией. Ни одного признака, который давал бы основания подозревать, что где-то имеются отклонения, влияющие на качество.
На третий день нашего пребывания на заводе мы созвали совещание специалистов. Поставили перед ними вопрос: как они думают, что же все-таки вызывает поломки?
Но и совещание нам ничего не разъяснило. Причина брака оставалась тайной.
По пути с завода на квартиру приезжих, где мы остановились, меня догнал один из работников завода.
– Я хочу вам высказать свои соображения о причинах поломок зубьев, – сказал он мне. – На завод, несомненно, проник немецкий шпион и, может быть, даже не один. «Он» или даже «они» подбрасывают в коробку передач небольшие металлические предметы – винтик, гаечку, гвоздик или что-нибудь в этом роде. Эти предметы попадают между зубьями, что и ведёт к поломкам.
– Но ведь никто никаких посторонних предметов в этих коробках никогда не обнаруживал!
– А может быть, «тот», кто их туда клал и кладёт, успевает и убирать их. Кто этот шпион, где он работает и находится – разве это кому-нибудь известно? Советую вам присмотреться к людям.
– У вас, может быть, есть какие-то подозрения?
– Нет, если бы они были, поверьте мне, я уже принял бы необходимые меры. К сожалению, я тоже в неведении.
Тоже мне, советчик! Подозрение внушает, а ничего конкретного сказать не может. Да и вряд ли тут дело в каких-то мифических шпионах.
Я вновь обратился к самому видному в нашей комиссии специалисту – академику Гудцову.
– Какие вам объяснения приходят в голову, Николай Тимофеевич, в связи с этими загадочными поломками?
– Могу повторить, – твёрдо ответил он, – металл хороший, никаких дефектов ни на одном образце я не мог установить, а мною их просмотрено немало. Единственное, о чем я начинаю думать, так это о том, не чересчур ли много введено в технологический процесс промежуточных термических операций? И я все больше склоняюсь к тому, что поломки являются результатом «термической усталости» металла. Мне кажется, что следует пересмотреть все термические операции, введённые в технологический процесс, и сократить их число.
Мне стало как-то не по себе. Только этого недоставало! Мы внесём предложение об изменении технологии и окончательно все запутаем. Объяснение причины поломок «термической усталостью» металла уже само по себе содержит опасность: у заводских работников могут появиться сомнения в правильности технологического процесса, а это может расшатать всю технологию производства. Академик Гудцов – виднейший советский специалист, на заводе работает много его учеников, для них слово Гудцова является законом. Но, впрочем, и у него самого ещё нет твёрдого убеждения, что причиной всех бед является «термическая усталость».
– Прошу вас, Николай Тимофеевич, – сказал я ему, – пока никому не высказывать ваших соображений о «термической усталости». Вас могут неправильно понять, а ваш авторитет в данном случае может не помочь, а повредить делу. По заводу сразу же пронесётся слух: перемудрили с технологией, академик Гудцов сказал… И начнётся, буквально как лесной пожар, поток предложений, что и как следует изменять. Давайте мы сначала сами как следует разберёмся и, когда нам будет все предельно ясно, тогда и скажем обо всем. А то боюсь, что весь технологический процесс будет нарушен, если не сломан.
Тем временем слух о том, что на заводе работает чья-то вражеская рука, расползался все шире. За два дня нашего пребывания на заводе ко мне уже трое обращались по этому поводу и вели приблизительно такой разговор:
– Не в дефектах технологии надо искать разгадку того, почему ломаются зубья шестерён, а в людях, умышленно создающих условия для таких поломок.
– Кто же они, по вашему мнению, эти люди?
Но советчики по-прежнему только пожимали плечами и дальше рекомендации: «Надо присматриваться…» – не шли.
А может быть, и в самом деле – мелькала у меня самого тревожная мысль – есть на заводе враги? Я ведь здесь почти никого не знаю. Кто они, изготовляющие детали, производящие сборку и контроль? Чтобы разобраться, надо проверить все самому, проследить за всем лично. А вдруг я увижу то, что пропускается другими?
Прежде всего я решил осмотреть все коробки передач сам и клеймить их личным клеймом. Распорядился, чтобы ни одну коробку, если в ней будет установлен какой-то дефект, без меня не вскрывали.
Дня через три мне сообщили, что произошла поломка зубьев в коробке, заклеймённой моим собственным клеймом.
Иду в цех, коробка снята с машины и поставлена для осмотра, но не вскрыта. Снимаю пломбу, поднимаем крышку. На дне коробки лежит в масле сломанный зуб одной из шестерён. Больше ничего нет. Тщательно разбираем систему передач. Осматриваем каждую шестерню. Через слой масла просматриваем днище коробки. Осторожно сливаем масло. Даже пылинок посторонних в коробке нет.
Осматриваем зуб. Излом чистый, нет никаких признаков того, что здесь был какой-то дефект, который катастрофически развился при больших нагрузках.
– Давайте все-таки произведём полный химический и металлографический анализ поломанного зуба.
Направляем его в лабораторию. Наутро сенсация.
– Вы знаете, что оказалось? Сталь-то не хромоникельмолибденовая, не «ха-эн-четыре», а хромистая – «ше-ха-пятнадцать»!
– Что-о?
Это казалось невероятным!
«Ше-ха-пятнадцать» – марка стали, из которой изготовлялись кольца для шариковых подшипников, она хорошо сопротивляется истиранию, но для шестерён совершенно не пригодна!
Кто же направил эту сталь на штамповку шестеренных дисков?
Надо идти туда, где начинается производственный процесс, туда, где сложены стальные заготовки, поступающие с металлургического завода.
Даю указание сделать химический анализ также и других поломанных зубьев.
Уже когда я прибыл в цех штамповки, кое-что стало проясняться. Химический анализ поломанного зуба открыл глаза на многое.
В цехе в соседних параллельных пролётах стояли прессы. На одном из них штамповали кольца для шариковых подшипников крупного размера, на втором – диски для изготовления шестерён.