– Конечно, есть, – и я достал карточки испытаний.
– Вы мне называйте калибр снаряда и скорость при встрече его с плитой, а я буду определять диаметр, по которому происходил откол. Хочу проверить, в какой степени правильно мы подходим к пониманию этого явления.
Я стал вынимать из папки одну фотографию за другой и называть калибр снаряда и скорость, а Абрам Фёдорович делал какие-то расчёты и называл мне величину диаметра откола. Почти во всех случаях было полное совпадение фактических данных с его расчётными. При расхождении Иоффе начинал волноваться:
– Кто же прав? У кого ошибка, может быть, там, на полигоне ошиблись? Или записали неверно?
Когда мы закончили эти сопоставления и я убрал свои материалы, Иоффе сказал:
– Хочу в Физико-техническом институте создать броневую лабораторию. И человек для этого у меня есть подходящий – молодой, энергичный и уж если за что возьмётся, то дело доведёт до конца. Правда, в настоящее время он занят одной чисто физической проблемой, но то, чем он сейчас занимается, дело далёкого будущего, а броневая защита – это задача сегодняшнего дня.
Вот тогда я впервые и услышал имя Игоря Курчатова. Уже значительно позже Иоффе при нашей встрече сказал, что лаборатория по броне у него создана и её возглавляет Курчатов. Но я уже занимался другими делами, и тогда познакомиться с И.В. Курчатовым мне не довелось. Только через несколько лет состоялась наша встреча. Как-то группа физиков собралась у Ванникова в здании Наркомата боеприпасов для рассмотрения вопроса о строительстве мощного циклотрона. Только что было получено сообщение о сооружении Э. Лоуренсом большого циклотрона в США. Ванников рассказал мне, что с ним говорил Курчатов и настаивал на необходимости построить циклотрон такого же типа и у нас…
– Ты сходи на это совещание. Это позволит тебе сразу же познакомиться с наиболее крупными учёными, привлечёнными к нашим работам. Там будут Курчатов, Арцимович, Алиханов, Векслер и многие другие. Среди них немало горячих голов, что там они затевают – я не знаю. Но нам-то надо исходить из реальностей и предупредить опасность вовлечения в какие-то фантастические проекты, далёкие от решения нашей основной задачи.
…Совещание пора было открывать, но не было Курчатова и Векслера. Алиханов предложил начинать:
– Ну, Векслер обычно опаздывает, а почему Курчатова нет, совершенно непонятно. Его точность в поговорку вошла, по приходу Курчатова можно часы выверять. Что с ним случилось?
Телефонный звонок разъяснил все. Курчатов говорил из Кремля:
– Срочно вызвали, и поэтому на совещании быть у вас не могу. Действуйте без меня. Прошу обязательно подготовить объяснительную записку и проект решения о строительстве циклотрона, определив все его основные параметры.
Все это Алиханов передавал собравшимся, держа телефонную трубку в руке. Кладя трубку, он предложил вначале прочитать сообщение о параметрах строящегося в США циклотрона.
– Все размеры в дюймах, а температура в градусах по Фаренгейту. Надо пересчитывать! – сказал он.
– Ну, это не трудно, – произнёс кто-то.
– Тебе, может быть, и не трудно, а я уже и не помню, как с Фаренгейта пересчитывать на Цельсия, – признался Алиханов, – Ну-ка, грамотей, садись вот здесь и начинай переводить с Фаренгейта на Цельсия.
– Надо достать справочник.
– Ты же сказал, что это нетрудно.
– Я знаю, что надо вычесть, по-моему, 32, остаток умножить на четыре или пять, а потом, потом разделить, кажется, на девять. Я никогда не засорял своей головы запоминанием того, что можно посмотреть в справочнике. Ёмкость серого вещества мозга надо использовать для хранения более важных сведений.
– Ну кто же помнит, как это переводится? – спросил Алиханов.
Знающих не нашлось. Я тоже не помнил и позвонил в техническое управление Комитета стандартов и там получил исчерпывающие сведения.
Размерную часть из дюймов пересчитали на сантиметры быстро. Арцимович сказал:
– Если нам начинать строить новый циклотрон, то значительно мощнее американского. Пока мы строим – они проведут наиболее важные эксперименты, и мы нового ничего не добавим, если у нас будет циклотрон такой мощности, как и у них. В лучшем случае кое-что уточним. А не хватит ли нам уточнений?
Вошёл Владимир Иосифович Векслер. Арцимович, увидев его, снова взорвался:
– Вот он предложил совершенно новый принцип ускорения ядерных частиц, а кто ускорители будет строить на основе этого принципа? Мы или Лоуренсы? Я предлагаю строить машину на самые высокие параметры, которые мы сможем практически осуществить. Вот пусть он и определит их. Он и физик, и инженер. Ему легче это сделать, чем нам.
– Необходимо к этим расчётам обязательно привлечь Александра Львовича Минца, без его участия трудно будет решить некоторые основные узлы сооружения, – сказал Векслер.
– Я предлагаю сегодня договориться о том, что циклотрон должен сооружаться на энергию частиц по крайней мере вдвое больше той, что намереваются достигнуть в США. Тогда мы скажем новое слово в ядерной физике. А параметры машины пусть определят Векслер вместе с Минцем. Завтра на совете будет Курчатов, там мы обо всем и договоримся, – заявил Алиханов.
На этом совещание закончилось.
…Я уходил с этого первого совещания с физиками в состоянии сильного возбуждения, Ставятся необычайной трудности задачи. Они решаются, возможно, только в двух точках на планете – в США и у нас.
Жаль, что не удалось встретиться с Курчатовым.
…На следующий день, в ту же осень 1945 года, состоялось заседание Научно-технического совета при Совете Народных Комиссаров, созданного в связи с работами по атомной проблеме. На этом заседании обсуждался вопрос о разделении изотопов урана. В то время я имел очень смутное представление об изотопах, потому что, когда мы изучали курс физики в двадцатых годах, в учебниках об изотопах не было сказано ни одного слова, а позже мне, металлургу, сталкиваться с ними не приходилось… Докладывал академик И.К. Кикоин.
На заседании я сидел рядом с В. A. Малышевым, заместителем Председателя Совнаркома.
Он наклонился ко мне и спросил:
– Ты что-нибудь понял?
Я ответил шёпотом:
– Немного.
Малышев вздохнул и сказал:
– Хорошо, что хоть немного, я совсем ничего не понял.
Слова Малышева меня обрадовали, потому что я ему сказал неправду: я тоже ничего не понял из того, что говорил Кикоин. Это была совершенно новая тогда для нас область науки. И Малышев и я были инженерами. Он механиком, я металлургом. Области наук, связанные с тем или иным производством, нам были близки. Но здесь шла речь о совершенно новом, неведомом нам, об изотопах. Во всем мире в начале сороковых годов было всего одно промышленное производство этого рода: в Норвегии действовал небольшой завод по производству тяжёлой воды. Все остальные работы по изотопам ограничивались чисто научными исследованиями в нескольких лабораториях. Только очень узкий круг учёных, занимавшихся в то время атомным ядром, интересовался изотопами.
За последние два десятилетия перед нами стояло столько трудных задач: и научных, и инженерных, и политических, – разбирались же в них! Иногда, правда, ошибались, но исправляли ошибки и двигались дальше.
И все же здесь все было другим, особым. Мы понимали: здесь ошибаться нельзя – у нас не будет ни средств, ни времени для исправления ошибок. Надо действовать наверняка и быстро находить правильные решения. Нам нужно быстро, очень быстро не только разобраться в невероятно сложных новых научных и инженерных проблемах, но в огромном масштабе развернуть все работы: и научные, и инженерные. Необходимо быстро войти в новую для нас область и немедленно начать организацию всего того, что требуется для промышленного производства этих самых, пока ещё неизвестных нам изотопов.
Каждый из нас уже овладел искусством выполнять одновременно не одну, а несколько функций. С первых дней революции мы в одной руке держали винтовку, а другой писали проекты наших законов, держали инструмент, необходимый нам для строительства заводов, институтов и школ. Теперь, видимо, придётся снова быстро постигать сложнейшие области науки, создавать новую, ещё не ведомую нам промышленность и одновременно держать в руках курс современной физики. Хотя этот курс был неполным, он тоже создавался в процессе работы. Но мы были большими оптимистами. «Ничего, и с этим справимся», —проносилось у меня в голове, когда я слушал доклад академика Кикоина.