Накануне своего полёта, выступая на сборе стартовой команды и всех участников пуска на площадке перед уже установленной ракетой, Гагарин заявил: «Мы все делаем одно и то же дело, каждый на своём рабочем месте».
И твёрдо стоял на этой точке зрения в дальнейшем, уже неся на своих плечах груз всемирной известности. Однажды прямо сказал в очередном интервью: «Порой становится обидно, когда говорят о космонавтах, поют о космонавтах, сочиняют книги и стихи. Но ведь космонавт — это тот человек, который завершает работу сотен и тысяч людей. Они создают космический корабль, топливо, готовят весь комплекс к полёту. Придёт время, и мы узнаем их имена…» (Не забудем: это говорилось тогда, когда даже С.П. Королев и М.В. Келдыш именовались таинственно и безлично — Главным конструктором и Теоретиком космонавтики.) Так же вёл он себя и по отношению к товарищам-космонавтам, выполнившим полёты после него.
Очень запомнилась мне телевизионная передача в августе шестьдесят второго года, после одновременного полёта А. Николаева и П. Поповича на космических кораблях «Восток-3» и «Восток-4». На экранах телевизоров появились сидящие за небольшим овальным столиком все четыре имевшихся к тому времени в наличии советских космонавта: Гагарин, Титов, Николаев, Попович. В своём выступлении Гагарин усиленно напирал на то, что ему «неудобно перед товарищами: я же сам всего один виток сделал, а они вон сколько!». О том, что он был первым, разумеется, не напоминал. Несколько столь же подчёркнуто скромных слов сказал и Титов. Им обоим явно хотелось, чтобы этот день был не их праздником, а праздником их товарищей Андрияна Николаева и Павла Поповича, только что вернувшихся из космических полётов, объективно говоря, действительно более сложных, чем предыдущие. И первые космонавты мира всячески старались держаться в тени и делали все от них зависящее, чтобы так оно и получилось.
Впоследствии сам Гагарин не раз замечал, что в его назначении сыграл свою роль элемент случайности. Бессмысленно было бы сейчас, задним числом, дискутировать с этим высказыванием или гадать, чем оно было продиктовано: просто скромностью или действительным убеждением.
Но позднее приходилось слышать и даже читать, будто и задачи такой — выбрать из шести одного (точнее, двух: Гагарина и Титова) — вообще не стояло. Всем, мол, чуть ли не с самого начала было очевидно: только Гагарин — никто другой!.. В действительности у каждого из первой «шестёрки» были свои сильные стороны, свои собственные присущие только ему физиологические, психологические, интеллектуальные преимущества. В частности, некоторые из нас, имевших прямое отношение к подготовке космонавтов, при обсуждении кандидатур на первый полет называли Титова. Так что выбирать — приходилось…
И выбирать, если быть вполне точным и рассматривать всю историю вопроса, даже не из шести, а из нескольких тысяч возможных претендентов. Потому что именно с таким числом молодых лётчиков пришлось на этапе первичного отбора познакомиться авиационным врачам Е.А. Карпову, Н.Н. Туровскому, В.И. Яздовскому и их коллегам, которым было поручено это дело. Постепенно, от этапа к этапу, большинство потенциальных кандидатов отсеялось, и когда первый отряд космонавтов был сформирован, в нем оказалось двадцать человек. Да и из этой двадцатки почти половина по разным причинам в космос так и не слетала.
Так что отбор был! Был, следовательно, и выбор… Конечно, первый космонавт не мог не отдавать себе отчёта в этом.
И в дальнейшем он всегда старался не выделять себя не только из шеренги уже слетавших в космос и ставших всемирно известными своих коллег, но и из среды молодых лётчиков, ещё только стремившихся в Центр подготовки. Герой Советского Союза космонавт Ю.Н. Глазков и сейчас вспоминает тёплую, товарищескую поддержку, которую ему оказал Гагарин в ответственную минуту: «…оставалось только собеседование на комиссии. Я, видимо, переволновался, и Юрий Алексеевич очень мягко и ненавязчиво помог мне прийти в себя».
Совершенно не воспринимал Гагарин и молитвенно-почтительного отношения к своей персоне, отношения, категорически исключающего возможность какой бы то ни было шутки по его адресу.
Однажды я был свидетелем того, как ему рассказали, что очередную, входящую в моду девчачью причёску — косички с бантиками вбок — прозвали «полюби меня, Гагарин!». Он очень смеялся, причём смеялся без малейшего оттенка самодовольства (вот, мол, какая популярность, даже причёски в мою честь называют!) или, напротив, уязвлённого самолюбия (как это столь мелочное дело связывают с моим именем!), а смеялся просто. Смеялся, потому что ему было смешно. Как и всем окружающим…
Нет, не загипнотизировала мировая слава этого человека. Устоял он перед ней. Выдержал.
И — что, я думаю, особенно важно — положил этим начало традиции: чтобы никто из наших космонавтов (а их теперь уже, слава богу, около семидесяти) не проявлял склонности к тому, что называется «взбираться на пьедестал». А если такая склонность у кого-то, паче чаяния, все же возникнет, удержался бы. Самостоятельно или с помощью товарищей, но обязательно удержался.
Наверное, сила и значение такого примера по своему нравственному влиянию на людей выходит далеко за пределы космонавтики.
Тренировки подходили к концу.
У нашего шара стали появляться новые посетители — сотрудники Центра подготовки космонавтов и слушатели отряда, не вошедшие в «авангардную шестёрку», но уже наступавшие ей на пятки.
Некоторые из них были повыше ростом, несколько старше годами, да и по профессиональной лётной квалификации имели определённый опыт за плечами.
Владимир Михайлович Комаров, например, окончив лётное училище и прослужив несколько лет в строевой части, поступил в Инженерную военно-воздушную академию. А после академии вновь вернулся на лётную работу, да не на просто лётную, а испытательную! Конечно, за то сравнительно короткое время, в течение которого он испытывал в воздухе авиационное вооружение и оборудование, стать первоклассным лётчиком-испытателем Комаров не мог. Но понять основные принципы испытательной работы, усвоить методику подхода к новой технике он, конечно, успел. Успел в полной мере, в чем мы все убедились, слушая несколько лет спустя его доклад о полёте корабля «Восход», а ещё через некоторое время анализируя действия Владимира Михайловича в непросто сложившемся и, к несчастью, трагически закончившемся полёте первого космического корабля серии «Союз».
Солиднее всех слушателей второй группы выглядел Павел Иванович Беляев. Он и по своему воинскому званию — майор — был в то время старшим из всех будущих космонавтов. И своей морской формой (по мнению компетентных дам, самой красивой из всех существующих) выделялся, так как пришёл в отряд космонавтов из морской авиации. Держал он себя сдержанно, солидно, очень по-взрослому. Недаром почти все его товарищи, обращавшиеся друг к другу, как правило, по именам, Беляева называли чаще по имени и отчеству — Павел Иванович. В число слушателей Центра подготовки космонавтов Беляев пришёл с должности командира эскадрильи. А это, надо сказать, одна пусть не из самых высоких, по, без сомнения, самых ключевых должностей в авиации! В подтверждение сказанного могу привести случай, имевший место ещё во время войны.
Приехавший на один из фронтовых аэродромов старший авиационный начальник подозвал лётчика, исполнявшего обязанности командира эскадрильи, и спросил его, как он посмотрел бы на своё назначение заместителем командира полка. Оба собеседника до войны были лётчиками-испытателями; правда, один из них — испытателем прославленным, а второй — начинающим, но, несмотря на это, в их взаимоотношениях сохранилась определённая коллегиальность, выражающаяся хотя бы в том, что, разговаривая с глазу на глаз, они именовали друг друга не «товарищ генерал» и «товарищ капитан», а по имени-отчеству. Однако на сей раз разговор принял характер несколько неожиданный.
— Ну так как вы, справитесь? — спросил генерал.
— Конечно справлюсь, — ответствовал капитан с ударением на слове «конечно».