— Почему это «конечно»? — поинтересовалось начальство, по-видимому слегка задетое легкомысленной самоуверенностью, проявленной его собеседником в таком серьёзном вопросе как продвижение по службе.
— Да потому что это же проще — работать заместителем командира полка. В авиации трудная должность — Главнокомандующий Военно-Воздушными Силами, он принципиальные вопросы решает, и командир эскадрильи, он эскадрилью в бой водит. А все, кто между ними, получат приказ сверху, раздеталируют его по месту и спускают дальше вниз… Конечно проще.
— Так вы и с моей должностью справились бы?
— А почему бы и нет… Наверное, справился бы.
Как легко догадаться, вся эта беседа в целом и последняя фраза капитана в особенности мало способствовали его дальнейшим служебным успехам. Да и, по существу, он был, конечно, не прав в своих представлениях о характере деятельности начальников промежуточных — между эскадрильей и Военно-Воздушными Силами страны — ступеней. Но во всем, что касается персоны командира эскадрильи, я по сей день с мнением этого несолидного капитана полностью согласен. Командир эскадрильи должен быть хорошим лётчиком, хорошим организатором и хорошим педагогом одновременно — вряд ли есть необходимость раскрывать скобки и перечислять все свойства личности, нужные, чтобы удовлетворить этим трём требованиям. Скажу только об умении владеть собой в сложной обстановке, принять верное решение и уверенно провести его в жизнь — все это Павел Иванович Беляев в полной мере проявил в тот день, когда впервые в истории нашей космонавтики осуществил ручное управление спуском корабля «Восход-2». Хотя, конечно, опыт командования эскадрильей — далеко не единственный возможный путь к обретению этих качеств.
Входили в состав второй группы и А. Леонов, и Б. Волынов, и Е. Хрунов, и Г. Шонин, и В. Горбатко, и другие лётчики, имена которых сейчас известны во всем мире.
Первый инструктор-методист, пришедший в ЦПК (руководители которого, естественно, не собирались особенно долго опираться на «варягов») ещё весной 1960 года, Евстафий Евсеевич Целикин ранее занимал разные командные должности в авиационных учебных заведениях и строевых частях истребительной авиации. Вот уж кто был настоящим — до мозга костей — методистом! Методистом по призванию, а не потому только, что кто-то назначил его на эту должность. Недаром попадавшие ему в руки молодые лётчики входили в строй — это очень тонкое, непростое дело: войти в строй! — так быстро и надёжно. Много лет спустя Ярослав Голованов скажет о методистах Центра подготовки космонавтов: «Методисты — это космонавты, которые не летают». Сказано справедливо, однако я бы уточнил: не летают, но много летали раньше, пусть не на космических кораблях, а на обыкновенных атмосферных летательных аппаратах, но обязательно летали! Во всяком случае, я исключений из этого правила знаю не много.
К сожалению, знакомство с нашим тренажёром у Целикина несколько задержалось по причинам, так сказать, формального порядка: кому-то что-то не до конца ясно было в его биографии.
Во всяком случае, приступив наконец (к самому завершению занятий на тренажёре первой группы космонавтов) к работе, Евстафий Евсеевич уподобил себя известному персонажу «Золотого телёнка» гражданину Гигиенишвили:
— Я бывший князь, а ныне трудящийся Востока. — И добавил: — А что? Конечно же «Востока»…
Возражать не приходилось. Корабль, который теперь совсем уж скоро должен был уйти в космос с человеком на борту, назывался именно так.
…Иван Алексеевич Азбиевич был следующим из собственных инструкторов-методистов ЦПК. Он был знаком мне как лётчик-испытатель, работавший на одном из соседних аэродромов. Однажды мы с ним прожили недели две в одной палате, проходя стационарное медицинское обследование, которому неминуемо подвергаются лётчики, достигшие такого возраста, когда уже не медицинская комиссия должна, если найдёт криминалы в их здоровье, доказывать им, что они больше не могут летать, а, наоборот, сами «перезрелые» лётчики должны доказать комиссии, что ещё могут летать. В тот раз это удалось и Азбиевичу, и мне. Но, по жестоким законам природы, удалось не очень надолго. Во всяком случае, когда мы вновь встретились при подготовке первых космонавтов, то вдобавок к своим лётно-испытательским званиям оба уже обрели, как пишут шахматные обозреватели, неприятную приставку «экс». Но я рад был убедиться, что мой коллега не закис «на заслуженном отдыхе», а вновь нашёл себя в новом, интересном, значительном, имеющем большое будущее деле.
И вот настал день, когда мы смогли сказать:
— Ну вот и все, ребята. Наши с вами дела окончены. Все что надо вы умеете.
Они действительно умели все… Все что можно было проимитировать на тренажёре, и все что мы смогли предусмотреть… Все ли?.. Не раз возвращался я мысленно к этому мучительному вопросу. Прецедентов нет. И авторитетов нет. Никто и никогда этой проблемой до нас не занимался. Кажется, отработали и нормальный одновитковый полет, и ручное управление спуском, и всякие отказы в системах корабля… Вроде бы ничего больше не придумаешь.
И тем не менее — все ли?..
…А вскоре наступил и день экзаменов.
Точнее, первый день, который проходил у нас и был посвящён самому главному элементу подготовки космонавтов — практической работе в космическом корабле, то есть на тренажёре. Второй же день проходил в Центре подготовки космонавтов, где наших подопечных экзаменовали по всем предметам (их набежало довольно много, этих предметов), которые они проходили.
В состав комиссии входили учёные, лётчики, конструкторы, медики — специалисты многих отраслей знания, из совокупности которых возникала — ещё только возникала — космонавтика. Сейчас, в наши дни, готовность к полёту будущих космонавтов проверяют прежде всего уже летавшие космонавты. Тогда такой возможности не было.
Председательствовавший на заседаниях комиссии генерал Каманин вызывает первого экзаменующегося.
— Старший лейтенант Гагарин к ответу готов.
— Занимайте своё место в тренажёре. Задание — нормальный одновитковый полет.
Дальше все пошло спокойнее. И для меня, и для всех участников этой не имевшей прецедентов работы, и, главное, как мне кажется, для самих экзаменующихся. Оно и понятно, вновь возникла обстановка, ставшая за последние месяцы привычной: тот же шар, те же тумблеры, ручки и приборы, положения и показания которых требуется проверить, та же процедура «пуска», тот же еле заметно ползущий глобус…
Нормальный одновитковый полет все испытуемые выполнили безукоризненно. Так же успешно справились они все и с имитацией ручного управления спуском. Потом пошли «особые случаи». Члены комиссии вошли во вкус, вопрос следовал за вопросом — один другого заковыристей.
Андриян Николаев на вопрос одного из экзаменаторов, что он будет делать при каком-то, не помню уж сейчас точно каком именно, отказе, без малейшего замешательства ответил:
— Прежде всего — сохранять спокойствие.
В этом ответе было все: и действительно разумная рекомендация, пригодная для любой ситуации космического полёта, и, наверное, умелый «экзаменационный» манёвр, дающий некоторое время для раздумий (действительно, через несколько секунд Николаев дал совершенно верный ответ), а главное, в этом ответе был весь Андриян с его невозмутимостью и завидным умением держать свои эмоции в кулаке. Тогда я ещё не знал, как незадолго до прихода в отряд космонавтов он посадил вынужденно на грунт, вне аэродрома, без сколько-нибудь серьёзных повреждений реактивный истребитель, у которого отказал двигатель (кстати, в том что не знал — после стольких разговоров с ребятами об их прошлой лётной работе, — тоже проявился Николаев). Но когда узнал, совсем не удивился.
Философский ответ Андрияна оказался чем-то вроде переломного момента в ходе экзамена. Дальше все пошло как-то спокойнее, легче, я бы сказал даже — веселее. А назавтра шестеро молодых людей — будущих космонавтов — должны были показать уже не то, что они умеют, а что они знают. Устройство ракеты-носителя и космического корабля, динамика их полёта, работа отдельных систем, маршрут и профиль полёта, физиология действия перегрузки на человека — всего не перечислить!