— Осторожно! Двери закрываются, следующая станция «Спортивная»! — сообщил голос в вагоне.
Нормально, едем. А глаза-то не открываются. Чувствую плечо друга и стараюсь не уплыть в дрёму, это получается с трудом, потому что снова слышу:
— Осторожно! Двери закрываются, следующая станция «Спортивная»!
Где-то после пятого одного и того же объявления Миша предложил:
— Может, уже поедем?
Оказалось, что всё это время мы на скамейке на платформе сидели, пропуская поезда. С тех пор со студентами я больше не пил и вообще мало употреблял спиртные напитки, предпочитая водить девушек в кафе. В Москве этих заведений благодаря Никите Сергеевичу открылось много. Большинство вполне себе бюджетные. Мне-то средства позволяли хоть каждый день в «Праге» или «Арбате» обедать, а Мишка комплексовал, не разрешая платить за себя.
«Лиру» мы не посещали. Мне не нравилось скопление народа на подступах: какие-то хиппи и прочие пацифисты. Мы предпочитали кафе «Московское» или «Космос». Ходили обычно вчетвером — Света, Лена, Мишка и я. За девчонок платил обычно я. Бывало, что и Михаил гордо выискивал свои резервы, чем вызывал у меня улыбку. На четверых посиделки в «Космосе» обходились в десять рублей, но это при условии, что мы брали спиртной коктейль.
Где добывал деньги на такие походы в кино и кафе Михаил, это отдельная история. Кроме того, что экономил свою стипендию, он умудрялся преподавать самбо два раза в неделю в одной из школ, а ещё на Мосфильме подрабатывал не то каскадёром, не то кем-то, кто драки демонстрирует. Один раз целых семьдесят пять рублей заработал на съёмках и потратил их на поездку на море. Мы нашей четвёркой рванули в июле дикарями в Геленджик. Я машину взял, и поехали!
Отец перед уходом на пенсию поменял «Победу» на «Волгу». Маман настояла на чёрном цвете, он казался ей более солидным. Права я получил в восемнадцать лет и мог в любое время взять машину, покатать девчонок. Ну и порисоваться. Куда без этого? Опять же балагуром, весельчаком и свободным художником был Сашка Увахин. Александр Петров, комсорг курса, ходил со значком «дружинник» по вечерней Москве, пресекая хулиганства и недостойное поведение советских граждан.
Бабушка и дед особых изменений во мне не замечали и всегда были готовы послушать о моих успехах в университете. Закончил я его с отличием, имел преимущество при распределении на работу, но меня перехватили товарищи генерал-майор и подполковник. Расшифровываю для тех, кто не понял, — дядя Вова и Илья. Наконец-то Владимир Петрович дождался, когда я попаду ему в загребущие ручки. Самое интересное, что ни он, ни Илья особо меня не спрашивали. Как-то это посчитали само собой разумеющимся, что я пойду учиться в высшую школу КГБ, но серьёзную беседу Владимир Петрович со мной провёл.
— Сашка, о твоих «озарениях» знают всего два человека — я и Семичастный, — пояснил он. — Ни в каких документах это не отражено и не фигурирует. На тебя завели анкету, только когда ты в институт сунулся. Шелепин был в курсе талантливого мальчика-художника, который ко всему прочему склонен к иностранным языкам. Некоторое время он за тобой приглядывал. Потом ему стало не до этого.
— Но досье на меня существуют? — уточнил я.
— А как же! — подтвердил дядя Вова, чуть помолчал и добавил: — К новому руководству оно попало в очень урезанном виде. До восьми лет я вообще не считал нужным заводить на тебя какие-либо дела.
В это вполне поверил. Владимиру Петровичу я был нужен для личных целей. С приходом Андропова многое поменялось, как и планы на мою персону.
Своё «озарение» об отставке Семичастного Владимиру Петровичу я передал ещё в школе. Нарисовал нечто абстрактное: силуэт Индии и подписал фамилии — Аллилуева и Семичастный. И чуть ниже текст, что его снимут с должности. Это один из немногих фактов, дату которого я хорошо помнил. Причиной тому была не личность Семичастного, а книга Светланы Аллилуевой, которая меня в своё время заинтересовала.
Когда дочь Сталина сбежала на запад, она написала книгу своих воспоминаний «Двадцать писем к другу». Спецслужбы знали об этом. Да никто и не скрывал скорого выхода книги. Некоторые анонсы зачитывали по радио, в СССР можно было поймать их на приёмники и послушать выдержки из текста.
В двадцать первом веке многие писатели столкнулись с тем, что пираты копируют книги и загружают на свои сайты. В 1967 году впервые в роли такого «пирата» выступило целое государство. Руководству страны в рукописи Аллилуевой не нравились некоторые моменты описания личности Сталина и их решено было подправить.
У детей Светланы изъяли черновики, сомнительные места подтёрли, вставили немного другой текст и, найдя издательство за рубежом, которое согласилось на такую авантюру, издали книгу! Весь ажиотаж от выпуска воспоминаний дочери Сталина был сбит. Потом вышла и настоящая книга, но это было уже не то. Пошли разговоры, люди спорили, какая из них настоящая, где ложь, а где правда.
Я вполне искренне считал, что именно эти события стали причиной отставки Семичастного, и дал информацию об этом дяде Вове, но в судьбе главного комитетчика ничего не изменилось. Моя информация не сработала. Семичастный не подписал разрешения Аллилуевой на поездку в Индию и это ни на что не повлияло. Его, как и в прежней реальности, отстранили от должности и отправили заместителем председателя Совета министров УССР. Аллилуева, к слову, всё равно сбежала на Запад, но другим путём.
В общем, я по-прежнему буду передавать «озарения» дядя Вове и никому другому. Он на этот счёт меня немного попугал, расписал прелести закрытых психбольниц и рекомендовал, очень рекомендовал никому не рассказывать. После описания того, как «лечат» в тех больницах, меня три дня потряхивало от страха. Самый, так сказать, гуманный вариант — это когда колют аминазин. Он якобы устраняет бред, галлюцинации, снижает возбуждение, беспокойство, понижает двигательную активность. Побочных действий у этого препарата целый список, начиная с проблем со зрением и сердцем и заканчивая импотенцией.
Другое «лекарство» — сульфозин — применяют для шокового метода лечения. Из-за того что препарат давал сильнейшую боль и температуру за сорок в течение трёх дней. Его в основном использовали не в терапевтических, а карательных целях.
Но самым действенным методом в психушках считалось связывание пациента смирительной рубашкой или простынёй. Для лучшего понимания процедуры ткань смачивалась водой. При высыхании это самодельное орудие пыток причиняло страшную боль по всему телу. Добавьте к этому полное бесправие пациентов в больнице и подобранный персонал с садистскими наклонностями.
То, что в КГБ работают не «белые пушистые зайчики», я и сам знал. Владимир Петрович же ещё раз убедился в том, я полностью ему доверяю и готов сотрудничать при любом руководстве. Сам он, похоже, несильно жаловал Андропова, но и меня упустить не хотел. Для проформы спросил, желаю ли я в 101-ю школу, и получил отрицательный ответ. Внешняя разведка меня никогда не интересовала. Пусть мой английский безупречен и испанский неплох, но я предпочёл «контрразведку и внутреннюю безопасность» и пообещал прибыть на учёбу после небольшого отпуска.
Погулять напоследок я решил на море. Лето 1972 года в Москве выдалось «дымным». Горели торфяники, с этим пытались бороться, но безуспешно. Все мои пенсионеры перебрались на дачу, а мы с Мишкой отправились на море вдвоём, без дам, рассудив, что не стоит ездить в Тулу со своими самоваром, в смысле с девушками. Это мы ещё по предыдущему разу поняли.
Перед поездкой для Владимира Петровича я одну картинку подготовил. Пожары торфяников напомнили мне, что 1974–1975 годы будут засушливыми во многих регионах, и как результат — низкий урожай зерновых. Мне даже припомнилась какая-то схема покупки пшеницы у американцев. Вообще-то там и без меня должны справиться. Советские агенты как-то хитро купят зерно по низким ценам, но показать дяде Вове свою осведомлённость в этом вопросе не помешает.