Все мои принадлежности лежали нетронутыми возле ширмы. На лестнице уже послышались аплодисменты, и я вернулся обратно.
— Ну идите. Показывайте мне свою мазню, — прервал аплодисменты Хрущёв.
Художники и Белютин поспешили в первый зал. Насколько я видел со своего места, Хрущёв не выглядел злым или раздосадованным.
— Ну и где тут у вас грешники и праведники? Показывайте свою мазню, — повторил он вполне добродушно.
Естественно, мы с полковником и Алексеем отправились следом за основной группой.
— Не забывай снимать, — напомнил дядя Вова Алексею о фотографировании.
Войти в зал мы не смогли по причине его заполненности и остановились в дверях. Хрущёв так шустро и энергично стал курсировать по помещению, что никто за ним не успевал. Раза три он обежал комнату по кругу. Из-за этого свита неожиданно тормозила, кто-то наступал соседу на ноги, толкался, а кресло, поставленное по центру, вообще пнули в сторону.
— Что это за лица? Вы что, рисовать не умеете? Мой внук и то лучше нарисует! Что это такое? — высказал Хрущёв возмущение увиденным.
Сопровождающие его по пятам Серов и Суслов что-то дополнили.
— Что это? Почему нет одного глаза? Это же морфинистка какая-то! Что это за безобразие, что за уроды?! Где автор? Кто автор этой мазни? Объясните! Мы же люди, вы хотите, чтобы мы вас поддержали. Ну что это?!
На автора указали.
— Если бы они в другой хоть форме были, так горшки можно было накрыть, а эти и для горшков не годятся. Что это? — раздавались реплики Хрущёва, оценивающего работы. — Зачем вы это пишете, для чего вы это делаете?! Что это?!
— Это портрет моего брата, — отозвался один студийцев, когда понял, что это к нему обращаются.
— Штаны с вас спустить надо. Какой это брат? И вам не стыдно? Это юродство, а он говорит — это брат. Вы нормальный физически человек? Вы педераст или нормальный человек? Это педерасты в живописи! — продолжал негодовать Хрущёв.
Шелепин, стоявший справа от Хрущёва, сразу после этой фразы вставил:
— В стране две тысячи шестьсот человек таких типов, из них большинство не работает.
— Вы дайте нам списки, мы выдадим паспорта за границу, бесплатно довезём и скажем счастливого пути. Может быть, станете когда-нибудь полезными, пройдёте школу капитализма, и вот тогда вы узнаете, что такое жизнь и что такое кусок хлеба, как за него надо бороться и мобилизовывать людей.
Снова обратил внимание на очередное творение молодых художников.
— И это тоже ваше?! Фу ты, черт! Всякое говно понарисовали.
Ошеломлённый и красный как рак художник отошёл в сторону.
— Товарищ Ильичев, у меня ещё большее возмущение сейчас за работу вашего отдела, за министерство культуры. Почему? Вы что, боитесь критиков, боитесь этих дегенератов, этих педерастов?! Нормальный человек никогда не будет жить такой духовной жизнью.
— А вот и Кремль, — не скрывая мерзкой улыбочки, произнёс Серов.
— Какой это Кремль?! Оденьте очки, посмотрите! Что вы! Ущипните себя! И он действительно верит, что это Кремль? Да что вы говорите, какой это Кремль?! Это издевательство. Где тут зубцы на стенах — почему их не видно?
Далее Хрущёв начал допрашивать конкретно художников.
— Вы где учились?
— В энергетическом институте.
— А как же вы мазать начали?
— Я с детства рисовал.
— Вы своим умом дошли? Наши понятия разные с вами. Вы родились не на той земле, и на этой земле ваш талант не будет оценён.
— Я понимаю, тогда стоит бросить.
— Бросайте или уезжайте, и развивайте свой талант на другой почве.
— Никуда я не хочу ехать, я здесь родился.
— Если хотите, рисуйте для себя, а лучше всего уезжайте; ваших собратьев мазил за границей много, и там уж не испортишь испорченного, если уж вольётся капля в бочку дёгтя, то от этого не изменится ни качество его, ни достоинства.
— Мы рекомендовали бы исключить всех из Союза художников, — влез с очередной репликой Серов.
Хор подпевал синхронно начал вторить: «Исключить!», «Арестовать!», «Мазня, говно!», «Педерасты!»
Я слушал и не верил, что это взрослые, люди, имеющие непосредственное отношение к власти, которые руководят страной и как-то там налаживают международные отношения. Где культура речи, где вообще хоть какая-то культура?!
— Автора ко мне, — произнёс Хрущёв возле очередной работы. — Кто родители? — спросил он студийца.