— Приду, — сказал Алихан послушно.
Старик поправил пояс и отошел. У него была сутулая спина и тонкие ноги в обмотках. Посреди спины шинель прогорела. Но он не казался жалким. Он медленно уходил в темноту, подмечая все кругом неподвижными узкими глазами.
На рассвете мычали гудки, тукали звездочки разрывов, лиловый зенит лениво сверлили зловещие моторы. Алихан с любопытством отыскивал в тучах силуэтики самолетов. Близко, плача, вбила огненную сваю фугаска, подсекая ветки, провизжал осколочный полукруг, осел, рухнул угол дома через дорогу и в зеленоватом полумраке по-детски закричал раненый.
— Али! Отвезешь в пятнадцатый противотанковый записку. С лошадьми знаком?
— Да, товарищ майор.
— Скажи, чтоб запрягали. Возьмешь еще вот этот, тюк от топографа. В штабе сдашь. Лейтенанту Беляеву. Ясно?
Майор покуривал, смотрел, как он одевается, опоясывается. В пустой еще улице белело раннее утро, серела пыль на булыжниках, лиловел за базаром шпиль костела, спали окна домов, а потом неуловимо шпиль из лиловатого стал медовым, вспыхнули мелкие стекла, перед самой лошадью промчались со щебетом первые стрижи.
Алихан вдохнул каменный холодок, теплоту лошадиного пота, все стало, как дома, дробно подпрыгивала упряжь на крупе, перекатывались мышцы, лошадь отфыркивалась, поводила ушами, сама поддавала под уклон.
На окраине возле развалин дома за уцелевшим палисадником распустились мелкие розы. Он спрыгнул, просунулся сквозь штакетник, сорвал, накололся, взял цветок в зубы и погнал. Радостно тарахтели колеса по булыжнику, сами собой улыбались губы.
У каменной будки через дорогу из разбитой трубы текла вода. Вода размыла грязь, отмыла белые камешки, песчинки. Лошадь пила долго, моргала светлыми ресницами, солнце уже пригревало голову, еле заметно плыло облачко над костелом.
Две девушки шли мимо, одна улыбнулась, и Алихан обмер: это была она. Из-под низкой челки смотрели диковато светлые глаза, золотистое лицо чуть опущено, тонкие руки были беспомощны, гибки, переступали по пыли маленькие туфельки.
Предчувствие сбылось, и стало страшно, радостно и жарко, когда, приостановившись, она глянула исподлобья. Алихан сжал зубы, розовый бутон холодил подбородок, он проглотил что-то, гортанно крикнул, бросил ей цветок, который, зацепившись за ситец на груди, упал на мостовую. Не сводя с Алихана взгляда, она стала нагибаться, чтобы поднять, а он хлестнул лошадь и сорвался в галоп. Дребезжала тележка, бились подковы, а он пел сам в себе, ничего не замечая кругом:
Лошадь пофыркивала, потела, а он все погонял. Прохожий лейтенант сердито посторонился от пыли, поправил газету на тарелке с творогом. «Вырвался мальчишка!»
Впереди за полем — деревня, белые домики под черепицей, цветущие яблоньки. Из деревни навстречу беглым шагом торопились два солдата, один снял и опять забросил винтовку, другой замахал испуганно: «Стой! Бендеры там! Стой!» Алихан только мотнул головой, встряхнул вожжами. «Стой, дурак!» От удара лошадь прижала уши и пошла кидать навозную пыль в передок телеги.
Деревенская улица пробегала пустыми дворами, над крышами кружили голуби. У магазина лежал человек. Лицо уткнуто в пыль, хлястик на шинели оторван. Лошадь покосилась, всхрапнула. «Москаль тикает!» — крикнули справа, и через штакетник полезли люди в пиджаках и кепках.
— Ий-эх! — крикнул Алихан, еще раз ударил лошадь, подкинуло, накренило телегу, что-то мгновенное, упругое хлыстом распороло воздух мимо затылка, и он привстал, раскачивая кнут. Даже сейчас его не оставляла песня, он скакал по ее голубым ступеням, а глаза цепко выбирали бегущую навстречу дорогу, и он не боялся черных дыр, упертых между лопаток. Еще один хлыст взвизгнул вдоль, рядом, и все кончилось: они перевалили бугор.
За деревней поле люцерны полого спускалось к мостику. По полю ехали к деревне два бронетранспортера. Алихан придержал лошадь. Грязный небритый водитель высунул голову, солдаты насмешливо разглядывали сверху. Офицер в каске нагнулся, спросил: