— Привет, Костик! — сказала она первая. А я-то думал, что она будет ругаться, что я вчера ей не позвонил.
— Привет, — сказал я и тряхнул ее ладошку. Она улыбалась, а я разглядывал ее рот: великоватый несколько для нее.
— Новый детектив в «Стреле» идет и на Арбатской, — сказала Юлька. — Ну, как — сходим?
— Смотаемся, можно, — ответил я. Но о каком фильме она трещала? Правда, это и не важно. Я отошел к своему месту и включил газовую горелку. Название фильма не вспоминалось, я плюнул на него и стал отвешивать пять миллиграммов окиси натрия. Это было скучное занятие — делать опыт с заранее известным результатом, но тысячи таких же, как я, это делали до меня. Я смотрел на электролампочку и представлял, как их запаивают на конвейере — 1999, 2000, 2001, и так до одурения. Или вот Борькин пуловер — я везде такие вижу, одинаковые пуловеры, скучные. Я курил у стенгазеты, когда Борька подошел и спросил, когда собирается НСО.
— Во вторник, — сказал я.
— Во вторник — детали машин.
— Ну, в среду…
— Секретарь, а не знаешь, — сказал Борька и поправил пуловер у шеи.
«А тебе что за дело? Ты, что — каждой дыре затычка», — хотел я ему сказать.
На лекции я читал газету и слушал Павлова, вернее звуки его сиплого голоса. Он нудно объяснял, что функция A — это не функция C, хотя об этом мы еще в школе слышали. Я нарисовал на газете волосатого Павлова и приделал к нему хвост. Он был похож на черта и на Адама. «Вот бы Адаму послушать этот лепет. А ну его, Адама…» Я ненавидел Адама: сидит в своем чулане и подглядывает в дырочки за всей Вселенной. Ничего сам не знает, а только подглядывает. Как сводня.
После обеда я сидел в читалке и глазел на чертеж в учебнике по механике. Борька как-то сказал, что я хорошо читаю чертежи. Но, по-моему, я их совсем не умею читать. Только у себя во дворе я вспомнил, что договорился с Юлькой идти в кино, но звонить ей было уже поздно. На кухне торчала мамаша Коптяева в своем рязанском халате.
— Здравствуйте, Костя, — сказала она вежливым голосом и кивнула тюрбаном из полотенца, накрученным на голове. Она мешала лапшу суповой ложкой. — Такая мигрень! — Она облизала ложку. — И опять давление!
«Плевал я на твою мигрень! — подумал я. — И на давление тоже. К чему это она подбирается?»
— У вас нет пирамидона, Костя?
— Этого не держим! — сказал я и грохнул чайник на плиту.
— Я стучалась к Адаму Николаевичу, но он не ответил. Вы, — она попробовала лапшу, закрыв глаза, — вы не знаете — он дома?
— Нет. Я только что из читалки…
— Вы стали теперь друзьями! — сказала она нараспев, и ее темные гляделки обежали меня. Я посмотрел на ее тюрбан и приготовился. Но она ничего не прибавила.
— Нет у него пирамидона, — сказал я. — У него и хлеба-то нет, наверное.
Я не мог оторваться от ее тюрбана.
— Трудно жить одинокому человеку! — сказала Коптяева и шумно вздохнула над лапшой. — Не дай бог! Ужасно!
В коридоре я встретил Адама. Он выходил из уборной, одергивая свою пижаму. Может быть, свет в коридоре был тусклый, но показалось, что он совсем позеленел, морщины были как в муке.
— Костя? — спросил он робко. — Это вы? Я включал… Я заболел… Нет, вы должны это узнать, должны…
Он шепелявил и не давал мне пройти.
— У меня зачеты начались. Надо зубрить идти, — сказал я грубо.
— Нет, вы должны это услышать…
Я отстранил его, как тряпичный манекен, и прошагал к себе. Но через минуту помпон его жалкой шапочки уже маячил в дверях. Адам со страхом и надеждой смотрел на меня с порога.
— Входите, — сказал я. — Ну, что там еще стряслось? — Я скинул с одеяла книги и сел, упираясь затылком в стену. — Ну?
Адам зябко прятал руки в рукава пижамы. На его безбровом лице блуждала неестественная улыбка.
— Ну? — повторил я громко.
— Извините, Костя… Я испугался сегодня. Я… — Он закрыл веки и секунду сидел неподвижно. — Я видел их! — сказал он, открывая глаза. Мне стало не по себе.
— Кого «их»?
— Я уничтожу аппарат… Я их уничтожу, — говорил Адам быстрым шепотом. Его глазки бессмысленно вперялись в обои за моей головой. — …Я включил в четыре, чтобы проверить обратный контур… У меня был озноб, я выпил две таблетки бимитрола… Эти люди… — Он махнул рукой, останавливая мое раздражение… — Хорошо, хорошо! Я не буду, это неинтересно… Но их увидеть вы должны!
Он опять уставился в одну точку и пожевал беззубым ртом.
— Это было в каком-то подвале. Но там были ковры. Их было четверо… Это хуже Майданека. Трупы заслоняли все, до потолка, как бревна!..