Голос оборвался. Алихан заглянул в дверь: майор по-прежнему сидел на сундуке с картами, кулаки его были сжаты, грубое лицо ослепло от закрытых глаз. Сквозь мелкий переплет окна догорали квадратики заката на полу возле сапог.
От польского имения на берегу Вислы остались, один обгорелые фундаменты. Тополя прикрывали их от реки. За Вислой на высотках был немец. Многие тополя были на полствола сломаны, мокрая кора завернулась лоскутами над слоновой кости древесиной. Тополя стояли молча, лишь иногда шелестели — жаловались ветру. В тополях была полевая кухня. До нее из подвала, где расположился оперотдел, прорыли ход сообщения. Бывший винный подвал со сводом из плитняка был просторен, прочен, только крошка осыпалась от взрывов во дворе. Двор, изрытый воронками, всегда пустынен: за ним сквозь речные испарения, прищуриваясь, наблюдал вражеский берег — самоходки доставали сюда прямой наводкой.
— Али! Твой черед за борщом!
Он взял котелки и вылез из подвала. Снаружи на посту у входа жался к стенке Гандулинов. Чуть моросило, но солнце проглядывало, и тогда на травяном бугре за двором светилась солома. За скирдой торчал длинный ствол семидесятишестимиллиметровой пушки. Вот он вытолкнул раскаленный прут, откатился, накатился; заложило ухо. Алихан шел по глине, выброшенной из траншеи, поверху. В глине истлевали по-осеннему горьковатые клочки дерна.
— По ходу иди! — крикнул Гандулинов, но он мотнул головой, прищурился на туманистый диск за тополями.
«Везде я искал тебя, серна гор, тоненькая, быстроногая!
Ты смотришь сквозь туман со склона, и встает солнце.
Смотри — я иду и пою, и камни звенят от высоты.
Ты смотришь пристально — я иду к тебе сквозь туман…»
Из дымки от солнца вниз зашелестело — чух-чух, — заныло и резко оборвалось дымным ударом около соломенной скирды, зашуршали осколки, а один, на излете, опахнул голову, врезался в глину. Клинообразный осколок, зазубренный, горячий: мокрая листва задымилась. Алихан приостановился, разглядывая.
— Ишь, герой сопливый, — сказал голос из траншеи. — Иди сюда!
Но он засмеялся, побежал верхом, звякая котелками. Повар, поворачивая больное лицо на чуханье снарядов в небе, разливал по котелкам борщ.
— Черпай, Семен, полней — чего вертишься!
— У него чирей вскочил на ...?
— Вертит шеей, як гусак!
— Ложись! — истошно крикнул кто-то. Повар, охнув, шмякнулся на землю, покатился черпак. Все захохотали: это была шутка, только сержант недовольно пробасил:
— Разыгрались, игруны — борщ-то пролили! Чей черед? Подставляй, Али!
Огонь переместился — снаряды рвались где-то в тылу, Алихан бережно нес полные котелки. Колыхался розовый борщ, под жирными блестками выступала мозговая косточка, от духа баранины с чесноком выступала испарина. «Может, Гандулинов спирта даст, я спирт могу с водой пить, а он — так, с мясом борщ, хорошо стали кормить…» Он сошел по ступенькам в полутьму подвала, освещенную бензиновыми коптилками.
— Принес, Али? Ребята, обедать!
Радист, второй связист, Спицын, автоматчик Гомзяков, шоферы — Маслов и Миронов, писарь очкастый — Сережка присели, сдвинулись, застучали ложками, втягивали со всхлипом, отдували вкусный пар.
— А Гандулинов где? — спросил Алихан. — На посту нет, я не видел шел.
Все остановились, глядя в котелок с борщом, кто-то коротко передохнул.
— Ешь! — сердито сказал Гомзяков. — Был Гандулинов, да весь вышел.
— Как?
— Так. Как ты ушел, пяти минут не прошло — и амба. Осколком. С того бугра долетело. Прямо под лопатку.
— Осколочек-то всего с копейку… — сказал Миронов.
— Ешьте, что ли! — оборвал Гомзяков и первый полез ложкой поглубже.
Все заторопились за ним. Только Алихан сидел сгорбившись, неподвижно. Он не мог есть.
В ночь на двенадцатое до рассвета тряслись известковые своды, сыпалась оттуда крошка, весь берег тяжко вздрагивал от авиабомб. Пищали аппараты, кричали на связи телефонисты, над картой угрюмо нависал майор, покусывал губу: на плацдарме на том берегу дело было плохо.
День сочился в подвал серыми ступенями, сердитая девушка из медсанбата мыла руки спиртом, Алихан изредка взглядывал на нее. Майор сломал карандаш на карте, бросил его на пол, выругался: за Вислой стирались номера батальонов, по Висле плыли трупы, доски, солома, — кипела вода, вырастая частыми столбами: пополнение не могло переправиться. Он видел все это, хотя из подвала Вислу нельзя было увидеть. «Эх, эх! — шептал майор, — ребята, эх, ребята!»
Алихан сделал браслетик из соломы и хотел подарить его медсестре, но не решился. Сестра собрала свою сумку, выждала затишья и ушла.