— Тут и не заперто, — сказал он недовольно.
Мадам Коптяева влезла первая. В комнате было темно и душно, как в бомбоубежище: шторы были спущены.
— Где ж у него выключатель? — громко спросила Коптяева.
— Кто тут? — слабо спросил Адам.
— К вам доктор, Адам Николаевич. Где у вас свет?
Из-за спины доктора я видел ее халат с красными маками.
— Слева от двери. Под пиджаком, — ответил слабый голос.
Я еще не совсем понимал спросонья, что происходит. Но теперь я почуял беду.
— Стойте! — крикнул я.
Я слышал, как щелкнул выключатель.
— Не здесь! — крикнул я.
Выключатель щелкнул вторично. Впереди у окна темнота сухо вспыхнула коротким замыканием, что-то лопнуло со стоном, завоняло паленой резиной.
Я оттолкнул доктора и включил свет справа за шкафом. Из угла из-под брезентовых чехлов расползался желтый дым.
— Горим! — завизжал женский голос.
Меня оттерли к стене. Я видел, как кто-то сорвал тлеющий брезент с груды обугленных конструкций, как хлещет вода по полу. Его глаза, сквозь дым я видел носилки с плоским телом, поблекшее и удовлетворенное лицо Адама.
— Не расстраивайтесь так, Костя, — сказал он, когда его проносили мимо, и улыбнулся беззубым ртом. Носилки протащили на улицу.
Все было залито водой, но дым валил и валил, и скоро приехали пожарники. Хотя им-то здесь уже нечего было делать. Да и всем остальным: уж что-что, а устройства Адама срабатывали на совесть.
В кухне мадам Коптяева что-то быстро шептала участковому уполномоченному. Его милицейская фуражка смешно и важно кивала в такт ее словам. Гена в коридоре присматривал что-то сквозь дым в комнате Адама; на мокром полу скрипел под каблуками тонкий раздавленный конденсатор.
Я надел свитер, куртку, взял зачем-то из чемодана паспорт и десять рублей и вышел в переулок..
Только в переулке я вскрыл четырехкопеечный конверт, который поднял с пола в своей комнате. Это был тот же конверт, который лежал ночью в пиджаке Адама. Видимо, Адам передумал и подсунул его под дверь, когда я спал.
Я стоял за пивным ларьком у штабеля пустых ящиков и читал. Мокрый снег падал на бумагу.
«Дорогой Костя! Я не знаю, что произойдет за ближайшие 24 часа. Я произвожу важный эксперимент. Надо довести его до конца. Вы знаете, что аппарат дает произвольную, т. е. бесконтрольную информацию. Она может быть жизненной, но может быть опасной для нашего сознания, которое не подготовлено ко многим открытиям.
Впоследствии я планирую внести усовершенствования, автоматически выключающие прием в критические моменты.
Но сейчас я не уверен в результатах. Поэтому если вы найдете меня перед экраном в бесчувственном состоянии, пожалуйста, уничтожьте аппарат при помощи замыкания сети. Выключатель слева от двери! Если аппарат попадет в преступные руки, могут быть ужасные последствия для человечества. До сих пор человечество использовало все великие открытия только для самоуничтожения.
Вам я верю, как верил бы своему дорогому сыну, трагически погибшему в 1939 году.
Не забывайте меня. Вы еще увидите очень важные открытия в вашей юной жизни. Наше познание — бесконечно. Мы еще только на пороге. Наш разум — это лишь таблица умножения. Ищите двигатель разума, формулу его восстанавливающейся от самой себя энергии.
Мои формулы и расчеты я беру с собой. Это необходимо. Я понял это вчера.
Я вас очень полюбил за эту неделю.
К а к смотреть — важнее того, ч т о смотреть. Вы делаете это иначе, чем я, Вы будете делать это еще лучше, если захотите всегда искать».
Странно было смотреть на старинный фасад нашего института, на растоптанный снег в вестибюле, на объявление:
И еще объявление, тоже важное:
Под объявлением кто-то нарисовал девицу с огромными ресницами и сердцем, пронзенным самопиской.
— Ты на зачет? — спросила меня Люда.
— На какой?
— Ты что, с Луны свалился? По механике.
— Люда, — спросил я, — как ты думаешь — есть настоящая любовь?