Сперва, я иду в колледж. Это неудивительно. Смею говорить, что все валедикторианы Америки идут в колледж. Нет, моё обещание – пойти в науку и инженерию, что поможет стране куда-сильнее, чем купля-продажа и вечные разбирательства.
Я надеялся что это не оскорбит торговцев и юристов в толпе. Интересно, поняли ли они, что говорил я конкретно о них.
Второе, я обещаю служить этой стране.
Опять же, неудивительно, что у валедикторианов будут стипендии. Моя – будет армейская. Мы – великая нация, и этой нации есть враги. Сомневаюсь, что сделаю себе карьеру, но я помогу защитить эту страну, что у будущих поколений был шанс оставить уже своё наследие.
И наконец-то, я планирую заработать денег. Довольно много денег. Нет, это не обещание, это – американская мечта. Обещание в том, что я буду изрядно платить налоги 15-го апреля, каждый год. И буду делать это с улыбкой. Налоги определяют цивилизацию, сказал Оливер Холмс, один из тех, что покончил с рабством. Из них берут деньги на дороги, мосты, канализации, воду, полицию и пожарных с мусорщиками. На всё, что нам нужно, дабы жить! Так что я буду платить их и не стану жаловаться, вежь я предпочитаю жить в цивилизованном мире, а не наоборот.
Такую цену я плачу, чтобы наша нация жила в лучшем мире.
А что заплатите вы? И будете ли платить вообще? Я призываю вас улучшить эту нацию и оставить после себя наследие службы и жертвы, как те, что дали нам этот шанс. Спасибо!
Я сошел с подиума. Будучи настолько взволнованным о том, как и что я говорю, что совсем не смотрел на реакцию людей. Кто-то меня слушал, или все просто ждали, пока я закончу бубнеть?
Я глянул на публику – все сидели и молча смотрели на меня. Да, эффект возымело. Я вернулся к своему месту, чтобы не показаться еще большим засранцем, чем уже был.
Затем начались аплодисменты. Я поднял свой взгляд и увидел одноклассников, что вставали с кресел истошно хлопая в ладоши. Ошарашенный, я понял что вся аудитория делает точно так же! Я ничего не понимал! Я просто оскорбил всех одноклассников, назвав их нытиками и ублюдками…. а теперь мне хлопают стоя. Необъяснимо! Я просто стоял на месте, окруженный аплодисментами и одобрительными выкриками, а Директор жал мне руку. Я не знал, что делать. Спустя минуту или около того, я сел и мы закончили церемонию. Забрав свой диплом, я ждал пока одноклассники заберут свои и мы спустились вниз под возгласы родителей. Я чувствовал себя абсолютно обессиленным, а моя рубашка потемнела от пота.
На парковке меня окружили одноклассники. Я стянул свою мантию и прислонился к зданию около входа. Ржэй нашел меня и передал флягу, думаю, я выпил пару унций чего-то крепкого прежде, чем отдал её, кашляя. Он лишь ухмыльнулся мне.
– Это было чудесно! – сказал он с большой улыбкой!
Я не мог это в голову взять.
– Ничего не понимаю. Я только что вывалил целую кучу говна на моих ближниъ, и все довольны? Бред какой-то.
И становилось всё безумнее, даже ребята, которых я едва знал, подходили ко мне и жали руку. Наконец-то я схватил Рики Санторина, одного из подготовительной группы, вроде меня и спросил:
– Рики, что происходит? Всем понравилась моя речь, но я не могу понять в чем дело! Я ведь всех обосрал!
– Ничего подобного, – сказала Миссис Роджерс, подойдя ко мне, – Ты вызвал их. Призвал к тому, чтобы стать лучше, чем они есть. И они ответили. Сейчас каждый родитель в комнате думает, сможете ли вы выполнить этот вызов!
Рики посмеялся
– Мои родители всё хотят меня отправить на четыре года черт знает куда. Их вызов – сделать меня выпускником какого-то колледжа! – Я рассмеялся.
Миссис Роджерс улыбнулась.
– Вот вам четвертое испытание, Мистер Бакмэн. Возвращайтесь в старшую школу через пять лет, на встречу выпускников, и покажите нам, чего добились! Одноклассники будут ждать!
Рики засмеялся и мы немного подурачились, пока не пришла Джина с моей семьей. Родители взяли с собой только Сьюзи. Хэмильтон же заявил о внезапной боли в животе, да никто его там видеть и не хотел. Рики откланялся, я обнял Джину, затем маму, с отцом мы просто пожали друг-другу руки. Миссис Роджерс сказала:
– Я просто говорила вашему сыну о том, как я впечатлена его речью. Я даже примерно ничего похожего вспомнить не могу.
Даже мать смотрела на меня с гордостью, как и папа, но вот в его взгляде была смешана изрядная доля скептицизма.
– Как и я, – ответил он. – С каких это пор ты знаешь, что я родился в доме без электричества и воды?
– С тех самых как каждое лето, когда мы ездили к бабушке ты рассказывал об этом! – Я подмигнул Сьюзи и она начала дразниться, – Босыми ногами, в школу, сквозь снег, тринадцать миль, под гору, в обе стороны!
Каждое лето история становилось все более длинной и размытой, пока мы не заучили её наизусть. На деле же, папа жил на ферме в Аркадии незадолго до войны, а затем они переехали в район для рабочего класса в Балтиморе.
– Я однажды рассказал об этом Тёте Пэг и она рассказала мне правду.
Мама посмеялась над ним, а он лишь улыбнулся и сказал, что Тётя Пэг лжет.
– Я ей это передам.
В этот момент начал происходить какой-то бред. Ко мне подошел Директор, потащив за собой спикера-политика, и молодого парня, журналиста Baltimore Sun. Все поздравили меня с великолепной речью и спросили, не хотел бы я стать политиком.
Видимо, день был совсем скучный, чтобы газета делала репортаж о выпускном. Довольно странно. У Репортера была копия моей речи, что досталась ему от Директора. Я понятия не имел, что копия вообще была.
– Великолепная речь, Карл. Не планируешь начать карьеру в политике?
Я пялился на него с секунду.
– Боже, нет! У меня слишком много самоуважения для этого!
Пара человек над этим посмеялась, хоть мои родители и политик были в ужасе.
– Вы не самого высокого мнения о политиках? – спросил репортер.
Я подумал об этом.
– Политики – как щенки. Они милые и теплые, любят лизать твоё лицо, но как только ты отворачиваешься – писают на ковер. Разница лишь в том, что собаки не будут писать, если потыкать их носом и дать под зад скрученной газетой, а политики – нет. Политики никогда не учатся. Не важно как сильно ты тыкаешь их носом.
Репортер улыбнулся, а директор с политиком убежали, будто я плюнул им под ноги. Папа лишь закачал головой и закатил глаза. Миссис Роджерс улыбнулась.
– Ты собираешься заехать домой? – спросила мама, отчего миссис Роджерс странно глянула на меня. Никто в школе, кроме Джины, не знал, что я живу в квартире.
– Не планировал. Думал проехаться с Джиной, – я повернулся к ней. Она была довольно красивой в своем маленьком платье, воздушном и свежем, как раз для июньского дня, – Как ты сюда добралась?
– Твои родители подобрали меня. Я с тобой, – ответила она.
– Мы могли бы сходить поесть, если ты не против, – сказала Мама.
Я почти сказал нет, но хорошая часть меня победила.
– Догоню вас на парковке.
Родители и Сьюзи ушли, а мы с Миссис Роджерс и Джиной остались наедине.
– Карл, я знаю, что это не моё дело, но ты домой только "заезжаешь"?
Я пожал плечами и глубоко вдохнул. Миссис Роджерс была хорошим человеком и учителем. Она рисковала когда соглашалась на ту авантюру пару лет назад.
– Я съехал два года назад, у меня квартира в Тоусоне.
Глаза преподавательницы широко раскрылись.
– Два года! – она глянула на Джину, что сжимала мою руку, – Ох, Боже!
– Я довольно независимый, Миссис Роджерс, – я быстро объяснил ей ситуацию с братом, не вдаваясь в подробности, – Так всем нам проще.
– Ну, я не просто не знаю, что сказать. Интересно, что с вами станет через пять лет.
Я улыбнулся.
– Со щитом или на нем, Миссис Роджерс, – ответил я, цитируя спартанских гоплитов, когда они уходили на войну, – Либо ты вернешься домой, держа щит в руках, либо тебя принесут на щите. Другого не дано – завоюй или умри.