В голосе зазвучали твердые ноты…
– Да, ни в чем! Ни в обряде, ни в обещании, ни в том, что вам подали повод надеяться… Раз вы заявите женщине ваше формальное право, это конец… Вместо любви… является…
– Что же? – сказал Урманов. – Договаривайте: Потапову это будет очень поучительно.
– Он догадается сам, – сказала Валентина Григорьевна сурово и жестко, и потом, как бы желая смягчить этот тон, она прижалась ко мне и сказала: – Вы такой хороший, Потапыч… Оставайтесь всегда таким… Я буду часто вспоминать вас таким, как вы теперь… Люди так меняются… С каждой минутой в человеке что-нибудь умирает и что-нибудь рождается.
Когда мы подошли к генеральской даче, дверь нам открыл камердинер с военной выправкой. Он снял с Валентины Григорьевны накидку, повесил ее на вешалку и затем сказал тоном доклада:
– Его превосходительство больны…
– Что такое? – живо спросила молодая женщина.
– Не могу знать, а только нездоровы сильно…
– Есть кто-нибудь?
– Марья Егоровна тут-с.
– Погодите, пожалуйста, может, что-нибудь понадобится, – сказала она нам и ушла в спальную генерала. В голосе ее слышалось беспокойство.
Через минуту она вышла и, развязывая ленты у шляпы, сказала:
– Ничего особенного, кажется легкая простуда… Доктор уже был и не нашел ничего опасного…
– Значит, мы вернемся? – сказал Урманов.
– Нет, – ответила Валентина Григорьевна, снимая шляпку. – Я все-таки останусь еще здесь… Нужен уход…
– Валентина Григорьевна… Мне нужно так много сказать вам…
Она посмотрела в сторону усталым и скучающим взглядом.
– В другой раз, – сказала она кратко.
XI
Дня через два мне сказали, что в приемной наших студенческих номеров меня ждет дама. Я догадался, что это, вероятно, Валентина Григорьевна, и скоро сбежал с лестницы. Она встала мне навстречу.
– Я хотела пройти к вам в номер, но меня не пустили. Простите, пожалуйста… вы мне очень нужны…
– Что-нибудь с генералом?
– Нет… Старик, правда, был плох… Но дело не в этом… Теперь ничего.
Она сдвинула брови, как когда-то на платформе, и сказала:
– Судьба уже впутала вас в эту историю… О, господи, как все это тяжело… Кажется, самая простая вещь… И…
Она осилила волнение, и лицо ее стало опять энергично.
– Вот что, голубчик Потапов. Сходите, пожалуйста, на нашу дачу… где Урманов, и передайте ему записку. Потом придете к нам. Звонить не надо. Дверь из садика будет открыта.
– Принести ответ?
– Ответ?.. Ну, одним словом, оттуда зайдите ко мне.
Она опустила вуаль и вышла. Лицо ее, несколько взволнованное и расстроенное в первые минуты, было под конец спокойно…
Дача Урманова была недалеко в лесу. Подходя к ней, я увидел в незавешенное венецианское окно Урманова. Он сидел за столом и писал что-то на больших листах. Он работал над диссертацией, о которой говорили в академии, как о значительном ученом труде. Лицо, освещенное лампой, было красиво и спокойно. Я невольно залюбовался на него. Я чувствовал, что люблю этого человека. За что? За все. За то, что он такой умный, горячий и красивый… Что он женился фиктивным браком на американке, что он ее любит, что он страдает, что борется со своим чувством и что я до известной степени причастен к этой красивой и интересной драме.
Подойдя к окну, я постучал в стекло. Урманов вздрогнул, вгляделся в темноту и распахнул окно.
– Что такое? – спросил он. – Это вы, Потапов? От Валентины Григорьевны? Войдите.
Я пошел кругом дачки. Он встретил меня в передней.
– Старик плох? – спросил он и стал снимать с вешалки пальто… – Зовут?.. Надо к доктору? В аптеку?.. Еще за чем-нибудь?..
Только теперь я увидел, как сильно изменилось лицо Урманова. Черты обострились, глаза ввалились и сверкали сухим блеском. Я подал письмо. Он быстро разорвал конверт, прочел и сказал мне:
– Хорошо… Скажите, что вы передали.
Тон его показался мне странным. Уходя, я услышал, что он бормочет что-то, тоже незнакомым, странным голосом. Между прочим я расслышал слова: «удобный муж».
Все это было так необычно и непохоже на Урманова, которого я знал, что я шел по темной дорожке в полном недоумении. Вдруг сзади послышались быстрые шаги, и из темноты на меня налетел Урманов. Я вздрогнул… Мне вдруг показалось, что он бросился на меня. Но он только схватил меня за руку, выше локтя, и заговорил быстро, волнуясь и торопясь.
– Потапов, голубчик… Простите меня… Я оскорбил вас… И тогда тоже… Я не знаю, что со мной делается. Постойте, постойте…
Он глубоко перевел дух и сказал уже совершенно своим обычным голосом: