— Я вам не нужен, Карл Иванович? — спросил Федя.
— Нет. Лошадей я сам напою.
— Тогда я лягу.
— Ложись. Отдыхай.
В избе было темно. Хозяин не зажигал лучины. Федя улегся на лавке. Из широкой печи тянуло теплом. Было видно, как в ней под пеплом краснели уголья. Будто кто смотрел из печки кровавыми глазами. Маленькое оконце, заклеенное плотной бумагой чуть намечалось на темной стене. За ним глухо шумели высокие сосны дремучего бора.
Федя лежал под шубою, открыв глаза. Ему все слышалось: «дини-дини-динь-динь» — звон колокольцев, все казалось — шуршат полозьями сани, глухо постукивают на обледенелых ухабах, да мерно топочут бегущие лошади. В углу подле печки тихо говорили латыши. Хозяин в чем-то убеждал Залита, Залит отговаривался.
Под их разговор Федя и не заметил, как крепко заснул.
— Ты знаешь, кого везешь? — спросил Залита старый латыш.
— Знаю… Купеческого сына Федора Чашника… Поручили доставить к Строгоновым. Будет учиться торговому делу.
— Не бреши, Карл. — Старик засмеялся беззубым ртом.
— Чего мне брехать? Собака брешет. Я не собака.
— Так говоришь: купеческого сына Чашника везешь?
— Ну, да.
— Ты Карл большой дурак.
— От такового слышу.
— Ты везешь не Чашника… Вчера проезжали здесь царские опричники. Останавливались у меня. Коней кормили. Ищут: от царского гнева укрывают какого-то молодого боярского сына. Князя… знатнейшего рода.
— Не похоже на то. Я сам вывез мальчика из дома стрелецкого сотника.
— Не похоже… Ты саблю заметил?.. Ка-а-кая сабля!.. Это у купеческого сына, что в ученье едет, такая сабля!.. А лицо…
Старик засветил, раздув уголек, лучину и поднес ее к спящему Феде.
— Видал? Этот красавец — купеческий сын?
— Князя бы так не отправили. С ним были бы слуги.
— Когда укрыть-то надо!.. Лошадей он заводил, распрягать, супонь отпускать нагнулся, а на груди мешок монетами брякнул!.. Казны с ним!.. Уйма.
— Ну, дальше что?
— Дальше… Казна эта наша.
— Я тебя не понимаю.
— Спит.
— А ты подойди, тронь его. Сейчас за нож хватается. Он молодой, сильный, ловкий. Ты старик, у меня нога поврежденная… Да и не люблю я мокрого дела[21]. Кровь никуда не спрячешь. Говорит человеческая кровь. Вопиет о мести.
— Я сам не люблю, чтобы следы оставлять. Кто тебе говорит, чтобы это здесь делать. Сделаем по-иному.
— Царь не шутит с разбойниками. Сам говоришь — опричники близко.
— Да он-то кто? Крамольник! Еще награду получишь… На опричников скажешь! Они не отрекутся.
Залит покосился на спящего Федю. Тот, точно почувствовал на себе взгляд латыша, откинул со лба щекотавший его волос.
— Не справлюсь, — прошептал латыш.
— Со спящим?
— Вскочит… Опрокинет… Ты не смотри — он кроткий такой, да вежливый. По горлу ножом полоснет — мое почтение.
— Я тебе дам зелья, понимаешь.
— Ну?
— Бирючий овраг знаешь?
— Бывал.
— Завтра, как на Клязмино поедешь — будет тебе три дуба. Вот как те три дуба минуешь, пойдет вниз в овраг лесовозная дорога. По ней спустишься. Заночуешь… Там и…
Федя неясно замычал во сне. Рукою потянулся к поясу, где был нож.
Залит вздрогнул и показал старику.
— Видал?.. Какие силы стерегут его!
— Я тебе сказал, — прошептал, наклоняясь к самому уху Залита, старик, — зелья дам… Ничего не услышит. Под левую лопатку нож… А то вожжей затянешь… Все твое… Мне половина.
— Нет, ты мне дай такого, чтобы насовсем… Без ножа.
— Понимаю… — старик, скривив глаз, смотрел на лавку, где едва обрисовывался его молодой постоялец, крепко закутавшийся шубою. — Можно и совсем… Но с ножом всегда лучше.
Залит не отвечал. Долгое и тяжелое было молчание. Наконец Залит, чуть слышно, проговорил:
— Не люблю я с ножом… След оставляет. Закровянишь одежду.
— Первый раз действительно страшно, — прошептал старик, — потом ничего… Так дать настоящего крепкого зелья?
Опять наступило долгое молчание. Последний отблеск догоравшего дня погас на бумажном оконце. В избе стала непроглядная тьма. Проснувшийся Федя лежал с открытыми глазами. Он слышал, как глухим не своим голосом сказал Залит старику по-латышски непонятное короткое слово. Старик злобно засмеялся и, ответив утвердительно, ушел за перегородку.