– У меня все хорошо, – сказала я. – Просто прекрасно.
Мы совсем немного поговорили, и вдруг мама сама ответила почти на все мои вопросы, хотя я их и не задавала.
– На прошлой неделе сюда приезжала твоя двоюродная сестра Дорин. Впервые за два года. Я так ей и сказала: похоже, у неё будто вообще нет тети; учитывая, что у неё мать умерла, а отец в Гонконге, могла бы, кажется, иногда обо мне вспоминать. Но нет. Она работает медсестрой, ей повысили жалование, но знаешь, что она приехала сказать? Она собирается замуж. И не за кого-нибудь, а за врача. Мне пришлось, конечно, притвориться, говорить «Да, да, чудесно», но под конец я не выдержала и выложила напрямую; Марни, говорю, у меня никогда не думает о замужестве и вообще о мужчинах; Марни, говорю, для меня образцовая дочь, она в месяц зарабатывает больше, чем другие за год. И представляешь, что она мне ответила? Я, говорит, надеюсь, что это заработано честным трудом. Я чуть пощечину ей не влепила! И говорю: лучше не вороши того, что случилось тринадцать лет назад; Марни у меня чиста как стеклышко; многое Господь у меня отнял, но дал мне одно сокровище, – мою дочь!
– Ну уж, сокровище, – усомнилась я.
– Нет, Марни; ты настоящее сокровище, если они ещё встречаются на свете. – Мама промокнула глаза кружевным платочком.
– Как твой ревматизм? – спросила я, чтобы сменить тему.
– Не сказать, что лучше. Миссис Бердмор из двенадцатого дома порекомендовала мне кислое молоко. Боже правый, сказала я, уж если выбирать между моими опухолями и кислым молоком, то уж лучше опухоли. Конечно, тут погода неподходящая, и трубы вокруг дымят. А как мистер Пембертон?
– Нормально, мама…
Только что мамин взгляд был рассеян, но уловив нечто в моем голосе, она тут же навострила уши.
– Что такое?
– Ты сказала, что я никогда не думала о замужестве. Может, и так. Но что ты скажешь, если я когда-нибудь изменю свое мнение?
Мы поднимались в мансарду и уже дошли до площадки лестницы. Внизу гремела посудой Люси, готовившая ужин. Мама застегнула пуговицу на жакете.
– Тебя что, обстоятельства заставляют?
– К чему?
– Выходить замуж.
– Нет! Конечно, нет? С чего ты взяла?
– Скажи мне честно. Сейчас же скажи.
– Да ты что? – воскликнула я. – Я же сказала: нет.
– С женщинами часто так бывает, когда все начинается. Они худеют, как ты. Со мной так было. Я всегда боялась, что с тобой такое случится. Ты слишком хорошенькая. Мужчинам только дай волю. Они вокруг тебя должны так и вертеться.
– Что им, больше заняться нечем? – я уже начинала сердиться. – Я задала тебе простой вопрос и думала, что получу простой ответ. Ведь женщины когда-то выходят замуж, насколько тебе известно. Удивительно, но это так. Даже ты вышла. Не помнишь?
Вид у неё был ошарашенный.
– Марни! Мы с тобой не станем это обсуждать.
– Почему? – настаивала я. – Ты говоришь так, будто выйти замуж – это позор? Если ты так считаешь, я просто удивляюсь, откуда я взялась!
Она молчала все время, пока мы спускались с лестницы. Но я видела, как дрожит рука, которой она опирается за палку.
– Я не ведала, что творю, – наконец сказала она. – Моим долгом было подчиниться.
В тягостной тишине мы одолели ещё одни пролет. В кухне шипели сковороды. Мама прошла в гостиную.
– Новый телевизор что-то барахлит, – произнесла она сдавленным голосом, и я заметила, что она вся дрожит. – На экране просто снег идет. А покрутишь настройку, изображение начинает мелькать… Вчера вечером в одном из спектаклей показывали свадьбу. Все это обман, замужество не имеет с этим ничего общего. Настоящий брак совершается под простынями, когда тебя хватают, тискают, сопят и хрипят, и тебе не до смеха… Марни, ты не покинешь меня?
– Покину тебя? – повторила я, по-настоящему рассердившись, но держа её за иссохшую руку. – О чем ты говоришь? Кто тебя собирается покидать?
– Ты. Ты собираешься. Даже в шутку нельзя такое говорить. Я полагаюсь на тебя, Марни.
– Хорошо, хорошо, не нужно так волноваться. Я только спросила. Неужели нельзя задать вопрос, чтобы ты не искала в нем какого-то глубокого смысла?
– Раз спрашиваешь, значит, думаешь об этом.
– Перестань, не говори глупостей. – Я погладила её по щеке. – Живешь тут с Люси и придумываешь всякое. – Я включила телевизор. – Посиди здесь до ужина. А если я когда-нибудь надумаю выйти замуж, то подцеплю миллионера, который обеспечит нас обеих!
Мама опустилась в свое любимое кресло. Казалось, ей полегчало. Когда на экране появилось изображение, она оказала:
– Не шути этим, Марли. По мне пусть бы все оставалось, как есть. Не представляю мою маленькую девочку… и все это.
Возвращаясь на следующий день в Лондон, я тревогой думала о нашем разговоре. Гораздо легче было бы сказать правду – хотите принимайте, хотите нет. Думаю, я даже выиграла бы в глазах Марка, представ заботливой дочерью, совершающей кражи ради одинокой матери и ставшей для неё единственной поддержкой и опорой.
В известном смысле я действительно всю жизнь воровала ради нее, хотя свести все к этому – здорово упростить дело. Я брала деньги и для себя тоже. Все тут переплелось.
В поезде я вспоминала дядю Стивена, оплатившего мои бухгалтерские курсы, и как я сначала честно работала в нескольких местах. А потом работа в Бристоле – на два фунта в неделю больше и перспективы роста, но только я устроилась туда, у мамы началось варикозное расширение вен. Я узнала об этом из письма Люси, в котором она сообщала, что мама в больнице и понадобится операция. Я продолжала работать, ожидая новостей, но через неделю не выдержала и взяла два дня, чтобы навестить маму.
Ее поместили в местную больницу, а там началась эпидемия гриппа; мама лежала в палате длиной с вокзальный перрон, у самой двери. Ну конечно, она подцепила грипп и была страшнее смерти. В моем распоряжении был только день, я хотела выяснить, что с ней, но ни у кого для меня не было времени. Мама сказала, что лежит уже две недели, ей ничего не делают и стало только хуже, она оказалась на чудовищном сквозняке, дверь рядом с кроватью хлопает триста раз на дню, начиная с пяти утра, и сестры больше всего заботятся, чтобы она поскорее отдала концы и с ней не нужно было возиться.
Ну, сначала я поговорила с медсестрой, потом имела – со старшей медсестрой, которая держалась так, словно только что спустилась с божественных высот на грешную землю; и тогда я просто вышла из себя и потребовала встречи с врачом, и начался скандал, потому что тот был занят с каким-то больным, но я в конце концов добилась своего.
Я высказала ему все, что думаю об их больнице, о том, как они лечат мою мать, а он терпеливо слушал с таким видом, словно ему все давным-давно надоело, и это меня окончательно взбесило. Теперь я, конечно, понимаю, какой предстала перед ним. Тогда я вовсе не умела одеваться, а правильная речь и хорошие манеры, которых едва успела набраться, ещё слетали с меня как шелуха, стоило разозлиться. Помню, на мне было коротковатое ситцевое платье и капроновые чулки, которые я купила по дешевке и они едва закрывали колени и никак не гармонировали с белыми туфлями; у меня была химическая забивка, а в руках я держала большую пластмассовую сумку. Он, наверное, решил, что явилась я из какой-то пивнушки или из чужой постели, если вообще не с панели.
Как бы то ни было, едва я остановилась, чтобы перевести дух, он сказал:
– Вполне понимаю ваше беспокойство, мисс… э… Элтоп, но могу поклясться – вашей матери ничто не угрожает. Может быть, вы не знаете, что варикозное расширение вен вызывается тяжелым физическим трудом и переутомлением, долгим стоянием на ногах и общим пренебрежением к здоровью. В результате стенки сосудов приходят в негодное состояние, они трескаются, начинается воспаление. Мы не можем приступить к операции, пока воспаление не сойдет. Время, которое ваша мать провела в больнице, не потеряно напрасно из-за нашей халатности и пренебрежения к больным, а нужно было ей для отдыха и правильного питания, для заживления воспалившихся вен.