И такое бедствие совершается теперь не только в нашей Русской Православной церкви, но и во всем христианском мире.
“Солнце” — светлая вера Христова сделалась всюду темной, осмеянной, очерненной, подобно власянице, “луна” — другие, нехристианские религии стали страшные для народов, они окровавились, окрасившись в кровавый цвет.
Духовенство (звезды) поблекли и многие упали с высоты, оземнели, материализовались, и небо церковное скрылось от людей. “Эх! — вздыхает Божий человек, — какая только стала жизнь на земле! Куца делась прежняя отрада души! Куда делась тихая радость сердца? Почему нет мира и покоя в жизни? Где делась святая нежная любовь? Почему люди не стали доверять друг другу? Почему страх и трепет царствует в наших сердцах? Отчего дети не любят свято своих родителей? Отчего родители тяготятся своими немилыми детьми? Куда делся тихий семейный уют? Куда исчезла навсегда обаятельная брачная радость?”
Небо скрылось от нас, и народы остались на земле “без неба”. Как ни строй новое, “земное небо”, как ни улучшай бытовую жизнь каждой семьи, каждого общества, мира в целом, все равно, без подлинного неба не может быть радостной и спокойной жизни на земле. “Всякая гора и острова двинулись с мест своих” (14 стих).
Святой Андрей Кесарийский, святой Иоанн Златоуст и другие святые отцы видят в этом печальное оскудение духовной жизни.
“Гора” и “остров” — возвышение, высота среди бушующего житейского моря. Когда эти высоты вследствие землетрясения меняют свои места и оказываются совершенно в иных краях, тогда нарушается обычная гармония физической жизни.
Точно так же духовная высота или остров (сильные духом люди, пастыри, старцы) будут гонимы с места на место, из одного монастыря — в другой, с одного прихода — на другой, из одного села — в другое село, из края, — в край, лишь бы скорее их изжить с земли. Разве не пострадает, разве не поблекнет, не уменьшится от этого духовная жизнь?!
— Что вы меня гоните? — жаловался седой игумен своим собратьям в монастыре. — Ведь я здесь уже 50 лет живу!
— Мы тебя не гоним, отче, — говорили они ему, — тебя переводит начальство.
— А зачем меня переводят? Куда меня переводят?
— Переводят, чтобы тебе покой дать.
— Здесь мне очень покойно.
— Здесь народ к тебе ходит и безпокоит тебя.
— Ну и пусть ходит, скорбные они, вот и ходят.
Старец пошел к настоятелю чтобы узнать всю правду, почему его переводят в другой монастырь и в какое место. Настоятель сделал вид, что сочувствует горю старца, но помочь никак не может, потому что так распорядился архиерей.
— Что я плохого сделал архиерею? — спрашивает гонимый старец. — За что он переводит отсюда?
— За то и гонит, — утешает его настоятель, — что за тобой ходит народ и почитает тебя за святого.
Старец заплакал. “О Господи Боже мой! — вздыхает он больной своей грудью, — до чего же я дожил, люди почитают меня за святого, а архиерей гонит меня за это?”
Но вот в монастырь неожиданно приезжает и архиерей. Он важно всех благословляет и чувствует себя среди этих безответных и беззащитных людей важным хозяином.
Подходит и гонимый старец под благословение.
— За что вы, святый Владыко, гоните меня из монастыря? — сквозь слезы спрашивает он архиерея.
— Как? — сердится Владыка архиерей. — Я гоню тебя, отец Никон?! Што ты, што ты!
— Ну как же, — плача поясняет старец, — вот уже меня выписали отсюда, и отец настоятель грозит “убираться” сегодня же.
Отец настоятель невинно улыбается. Он разыгрывает из себя доброго духовного отца и, перемигнувшись с архиереем, ласково говорит старцу:
— Владыка тут невиновен, Никон, это чтобы тебе, отче, покой создать, — ласково улыбаясь и гладя по седой голове старца, елейно поясняет настоятель.
Старец Никон, не надеясь лично увидеть Патриарха, попросил иеродиакона Павла написать Святейшему письмо, в котором умолял его Святейшество защитить его, больного старика, от насильственного перевода в другой монастырь, ему незнакомый.
Патриарх прочел “Прошение” отца Никона и вслух сказал:
— Не могу помочь, старче, придется тебе отсюда уехать…
“Предаст же брат брата на смерть и отец — чада; восстанут чада на родителей и убиют их” (Мф. 10, 21).