С Евангелием

Кенелм ответил ему:

— Друг мой, не обижайся, но знай, что благоразумнее любить правду и лишения, нежели — славу и почет, добытые подлостью.

Вот святое Евангелие Господа нашего Иисуса Христа и учит нас любить правду, бороться за нее до смерти, любить в каждом человеке ту капельку добра, которая хранится в глубине его души, не бояться страданий, лишений за истину, если даже это стоило бы и самой жизни.

В акафисте святому Николаю Чудотворцу мы читаем такие слова: “Радуйся, учителю Божественных велений; радуйся, губителю богопротивных учений” (Ик. 9).

Святой Тихон Задонский, проникнутый чувством сокрушения о грехах человеческих, падши ниц, рыдая говорил: “Господи, пощади! Кормилец, помилуй! Потерпи, Благость наша, грехам нашим! Услышь, и не погуби нас со беззакониями нашими!”

“Восстану же я и пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать Того, Кого любит душа моя”

(Песнь песней 3, 2).

ХРИСТОС

Он отказался от противоборства,
Как от вещей, полученных взаймы,
От всемогущества и чудотворства,
И был теперь, как смертный, как все мы.

Ночная даль теперь казалась краем
Уничтожения и небытия…
Простор вселенной был необитаем,
И только сад был местом для житья.

И глядя в эти черные провалы,
Пустые, без начала и конца,
Чтоб эта чаша смерти миновала,
В поту кровавом Он молил Отца…

Смягчив молитвой смертную истому,
Он вышел за ограду. На земле
Ученики, осиленные дремой,
Лежали в придорожном ковыле.

И разбудил их: “Вас Господь сподобил
Жить в эти дни, вы ж разлеглись, как пласт.
Час Сына Человеческого пробил,
Он в руки грешников Себя предаст”.

И лишь сказал — неведомо откуда
Толпа рабов и скопище бродяг,
Огни, мечи, и впереди — Иуда
С предательским лобзаньем на устах.

Петр дал мечом отпор головорезам,
И ухо одному из них отсек,
Но слышит: “Спор нельзя решать железом,
Вложи свой меч на место, человек!

Неужто тьмы крылатых легионов
Отец не снарядил бы Мне сюда,
И волоска тогда на Мне не тронув,
Враги рассыпались бы тотчас без следа.

Но книга Жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь,
Сейчас должно написанное сбыться,
Навек разрушив гордости твердынь.

Ты видишь, ход веков подобен притче,
Мир может загореться на ходу.
Во имя стройного его величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.

Я в гроб сойду и в третий день воскресну!
Ко Мне на суд народы все придут.
Настанут дни таинственно чудесны,
Они спешат! Они грядут, грядут!…”

* * *

Но кто это так горько плачет? Стоны, стоны и жалобный вопль; как малый ребенок, когда потеряет свою родную маму. Чуть-чуть уймется стенание и вновь усиливается в своей невысказанной страстности и безутешности.

… Пройдя несколько шагов в сторону от дороги, он увидел человека, сидящего на зеленой траве. Был ли это юноша или девушка — неизвестно. Одетый в хорошее нарядное платье, человек закрыл лицо обеими руками и горько плакал. Движимый чувством гуманности, он подошел к плачущему, и, как бы смущаясь своим вмешательством, тихо и мягко спросил:

— Не могу ли вам чем помочь?

К нему повернулось красивое молодое лицо с большими глазами, полными слез.

— Вам трудно, вы несчастны? — снова спросил он.

О, ужас! В ответ раздался ужасный хохот, будто глупого человека, и полился поток гневных обличительных слов.

— Вы берете на себя роль благотворителя и гуманиста. Тогда как сами несчастны до мозга костей. Вон отсюда! Идите, откуда пришли, прочь!

Он был поражен такой неожиданностью, но, овладев собой, стоял, не сходя с места. Когда окончился гневный поток речи страждущего, и, кажется, приступ миновал, он опять также тихо сказал:

— Вы, юноша, очень опрометчиво поступаете со мною, тогда как я мог бы быть вам полезен.

— Я не юноша и не девушка, — ответил тот.

— Кто же вы такой? — удивился он.

— Я — “юность”.

— Вы — юность нашего века? — уточнил он, все более удивляясь.

— Да, текущего века. Но почему вы так любопытны? — в свою очередь задала вопрос юность.