— Ваша расстроенность привела меня сюда. Не могу ли я быть вам полезным?
— Ваш елейный голос, — ответила презрительно юность, — выдает в вас усердного служителя какого-то бога, и надеюсь, что вы не предложите его мне в утешение?!
— Бог один, — кротко, но твердо сказал он, — и предлагать я вам ничего не собираюсь, если вы сами не изволите Его найти.
— Я искала, — задумчиво ответила юность, — видела и Христа, и Магомета, Будду и многих других. Все они…
— Нет! — прервал он собеседницу. — Не будем говорить о Будде, Магомете и др. Но почему вы не подошли близко ко Христу?
— Ко Христу? — удивленно воскликнула юность.
— Да, ко Христу!
— Но ведь совсем не было Его. Это только вымышленный образ! Это только вымышленные теории.
— Но Христос был, есть и будет!
Юность устремила на незнакомца свои грустно-красивые глаза и долго испытующе глядела ему в лицо. Сердце незнакомца дрогнуло ноткой сострадания и сочувствия.
— Вы меня жалеете? — спросила юность. — Но я счастлива.
— Вы счастливы по-своему. Но что значат ваши вопли?
Юность не ответила. Но затем, подумав, сказала:
— Это, видимо, от пресыщения жизни.
— Неверно! — сказал он. — Наоборот, это от неполноты жизни.
Во время всего разговора юность сидела на зеленой траве. Но теперь она встала. И как прекрасен был ее вид! Тонкий, гибкий стан, грация, изящество форм и линий ее одежды, светлый, чуть задумчивый взгляд красивых глаз, мягкие, равномерные движения.
— Вы прекрасны! — с простодушием воскликнул он, глядя на нее с интересом.
— А вы еще желаете мне чего-то! — сказала она, слегка улыбнувшись.
Но улыбка получилась невеселой и, тем более, не величественной.
— Одного! — братски глядя ей в ее большие глаза, сказал он.
— А именно?
— Вам недостает радости Христова Евангелия!
На этот раз юность не возражала ни единым словом. Устремив свой взор вдаль, она с чувством сказала неопределенные слова:
— Поиск, поиск, поиск…
— Искренне желаю вам найти то, что всего дороже, сказал он и, повернувшись, хотел уходить. Но юность подошла к незнакомцу и сказала с чувством:
— Спасибо вам, — сказала она с чувством, — мне кажется, вы приоткрыли завесу чего-то нового и… немаловажного для меня. Еще раз спасибо.
Он слегка поклонился ей и пошел туда, куда звал его долг. Пройдя несколько шагов, он оглянулся. Юность смотрела ему вслед и махала нежно рукой… Он вынул платок и тоже помахал ей…
— О, судьбы, судьбы истории! — шептал он, идя неровным шагом. — Подойди же Ты, Христос Бог наш, Сам к тем, кто так настойчиво ждет Тебя, подойди, Милостивый…
Говоря эти слова, он даже не заметил, как по его щекам текли слезы, и он их вытирал своим синим платочком…
* * *
“Вы — в сердцах наших, чтобы вместе и умереть, и жить” (Кор. 7, 37).
— Вы меня пожизненно хороните в сырую тюрьму, — сказал узник своим суровым судьям, — об одном прошу, умоляю вас, исполните мою просьбу…
— Вы хотите подать апелляцию?
— Нет!
— Хотите, чтобы вам уменьшили срок?
— Нет!
— Хотите, чтобы вам позволено было ежемесячное свидание с родными?
— Нет!
— Чего же вы хотите?
— Хочу до самой смерти быть здесь, но только дайте мне Святую Библию.
Библию ему дали и закрыли на всю жизнь в сырое подземелье…
Спустя год к нему пришли на свидание. Он был неузнаваем. Ранее румяное, молодое лицо стало бледным, как белое полотно; щеки ввалились, глаза сделались еще больше, и какая-то новая непреклонная сила была в них. Сам он высох, как скелет.
— Вам здесь плохо? — спросили его.
— Нет, мне хорошо.
— На кого и на что жалуетесь?
— Жалоб у меня нет.
— Может быть, есть какая просьба?
— Да.
— Скажите, мы постараемся ее, удовлетворить.
Он посмотрел своими круглыми выцветшими глазами на высокие железные ставни окон, через которые чуть-чуть просачивался слабый свет, глубоко вздохнул и тихо сказал:
— Прошу вас, дайте мне чуть побольше света.
Бедный юный узник, читая Святую Библию в тюремной темноте, стал терять зрение. А для него лишиться чтения Святой Книги было равносильно смерти. И эта просьба его была удовлетворена. В одиночной сырой камере стало чуть светлее… Сладкое слово Божие снова стало доступно нашему узнику…
Приходили к нему еще несколько раз. Он таял с каждым годом, месяцем, днем.
Больше у него никаких просьб не было до самой смерти. Ему было хорошо, потому что с ним было Святое Евангелие.
А когда к нему пришли еще раз, и в последний, он лежал на сыром полу, и глава его безжизненно смотрела ввысь. Святая Библия лежала на его худой груди, и казалось, что она его придавила. Но лицо при этом не выражало ни единой доли муки. Оно было спокойным, кротким и необыкновенно светлым. На тонких безцветных губах сияла улыбка.