Отец Лоуэлл отдать дочь за чужестранца, да еще столь сомнительного статуса, предсказуемо отказался; 18 июня 1830 года Александр Иванович в Париже узнал об этом из письма Козловского и делится с братом своими впечатлениями:
Что мне сказать тебе? Всю неделю я страшился за результат письма твоего к отцу, но письмо твое было неожиданно. Я бы думал, что нужно еще сделать попытку, написать к Висконти от имени Козловского и по моему настоянию, упомянув о сем настоянии в письме Козловского, что ты не можешь быть почитаем иностранцем, ибо не можешь, да и не желаешь оставлять Англии, по крайней мере пока жизнь отца продлится, ты, конечно, не оставишь Англии, что <…> политическое твое состояние нимало не вредит детям-англичанам, а напротив, должно еще более удостоверить Висконти в твоем укоренении в Англии. Если нужен от меня акт, то я готов написать его, по вашему указанию. Если есть, как я вижу, ее согласие, то как терять надежду? Я буду ожидать твоего ответа. <…> Не могу расстаться с этою надеждою и как сестру уже полюбил Гарриету. Твердость души спасет тебя, но я желаю тебе счастья (№ 314. Л. 90 об.).
Упомянутое письмо Козловского – это, по-видимому, недатированное письмо, в котором князь пытается утешить Александра Ивановича замысловатыми доводами из серии «зелен виноград»:
Теперь слово о свадьбе. В этом деле, как и в другом[84], я только действовал по его[85] мановениям, но с тою разницею, что в первом в душе моей, без всякого ограничения, я с ним во всем соглашался, но в сем последнем желал бы может быть иного. Нет сомнения, что выбор его был хорош: девушка прекрасная, умная, добрая; но приданого нет, а по моему мнению, кто женится на агличанке <sic!> и хочет всегда жить в Англии и сделать из сыновей агличан, тот или должен быть сам очень богат или взять приданое какое-нибудь за женою. Сие общее правило еще вяще относится к иностранцу, ибо агличане посредством своих связей кой-как детей своих употребляют, а иностранцу надобно иметь достаток, не токмо для того чтобы жить, но и оставить детям такую независимость, которая утешила бы их в той ничтожности, которую иностранное имя и неизвестность отца, не имевшего с Итона и с Оксфорда связей по дружбе, если не по родству, соделают для них неизбежною, а эта ничтожность здесь ужасна, и ужаснее для молодого человека хорошо воспитанного, чем для негодяя. По моему мнению, аглинская невеста без тысячи или по крайней мере 600 фунтов ежегодного дохода приданого не соделает постоянного счастия, если дети должны быть необходимо агличане (№ 232. Л. 134 об.–135).
Александр Иванович тем не менее в тот же день, 18 июня 1830 года, написал Козловскому ответ, где настаивал на продолжении хлопот и подсказывал, что именно тот должен сообщить отцу невесты, чтобы его переубедить:
Хотя и не во всем с тобой согласен, милый Козловский, но не менее благодарен за твою дружбу. Прочти то, что я сегодня пишу к брату о возобновлении и о средствах оного. Я думаю, тебе легко и прилично было бы это сделать словесно или письменно, чрез Висконти. Конечно, хорошо было бы иметь жену с доходом, но как думать об этом, когда и нашего достаточно для житья скромного, но не бедного! Брат все делает так, как бы и я должен был жениться, не помышляя, что мне 47 лет, что мне некуда, да и некогда уже копить для себя, оставлять часть доходов без употребления и пр., между тем как бы вся жизнь моя путным и полезным образом могла быть употреблена на устроение его капиталов нашими и теми, кои нам от родственницы достаться могут. И как предполагать, что он оставит Англию? Разве тогда, когда многое на континенте, то есть у нас переменится и когда верно уже старика отца в живых не будет. Можно актом удостоверить его, что брат не оставит Англии, да и самая продажа имения, перевод в Англию денег должны бы были в том его удостоверить. Подумайте еще, то есть подумай один ты, ибо деликатность брата не позволит ему и думать о сем, напиши ко мне, и я не прежде выеду из Парижа. Что касается о прежнем деле, то я теперь несравненно спокойнее, я как бы переродился успокоением отказа в суде, коего страшился. И последняя тень какого-то недоразумения или сомнения о неявке исчезла. Брат показал не одну невинность, но и твердость, и храбрость, коей и здесь, и даже наши русские удивляются. Конечно, и в тамошних русских это произведет то же впечатление; но до них ли? О будущем – в сем отношении говорить нечего. Конечно, оно прояснится, и решимость, предложение явиться – многое переменит в образе мыслей, хотя этот образ мыслей более основан, как я слышал, на личной нелюбви к брату Императора. Эта нелюбовь будет, может быть, теперь сильна, но со временем она ослабнет, потухнет, и он в уважении ему не откажет, хотя и в этом уважении пользы большой не будет. Теперь я намерен молчать, ибо и сердце молчит о сем (№ 314. Л. 91).