Листья ее — цвета травы,
Ствол ее — цвета опала…
Она влечет тех, кто вдали от нее,
И тень ее так прохладна.
Вот уже тысячи лет смоковница украшает собой сады Ближнего Востока. Ее красоту воспевает поэзия папирусов, о ней говорят греческие и арабские поэты, ее прославляет в своем «Саду роз» величайший поэт ислама Саади.
Смоковница выглядит как букет; масса нежной буйной листвы разрастается, как балдахин, над пучком толстых ветвей, переплетающихся друг с другом у самой земли.
Ночь над Нилом, полная одурманивающих запахов, дрожит от звона цикад среди таинственных деревьев и кустарников. В эту ночь я вижу темнеющие на посеребренных луной газонах силуэты смоковниц; они похожи на букеты, собранные рукой великана.
Прибрежные сады, которые некогда принадлежали пашам, а ныне доступны для всех, тянутся на целые километры вдоль берегов Нила. Полные живописных аллей и беседок, пересеченные каналами, через которые переброшены изящные арки мостов, сады благоухают жасмином, розами и ирисами. Здесь излюбленное место встреч молодежи.
В эту тихую теплую лунную ночь сад у плотины на Ниле выглядит, словно заколдованный лес. Раскрывая благовонные объятия, он как бы манит нас в дрожащую от пения цикад глубину.
Таково, пожалуй, впечатление и у других участников нашей восхитительной экскурсии. На палубе катера, который нас сюда привез, все они пели и танцевали, а здесь, в этом прелестном саду, вдруг приумолкли и задумались.
Даже Шурия, невысокий живой сириец, который ни на минуту не расстается со своей даблой и аккомпанирует на ней каждому нашему слову, уселся теперь на траву, охватив руками колени, и тихонько мурлычет под нос какую-то монотонную арабскую мелодию. Мы находимся на том месте, где русло Нила делится на два рукава: Дамиеттский и Розеттский. Египтяне вот уже сотни лет называют это место Батн аль-Баккара, т. е. «брюхо коровы». Может быть, в этом названии заключен какой-то намек на животворную воду, текущую отсюда на поля Нижнего Египта. Ныне в Батн аль-Баккара, в местности, расположенной в двух десятках километров севернее Каира, высятся две громадные современные плотины, обеспечивающие обводнение полей в период засухи. Плотины эти построены по последнему слову техники. У плотины на Розеттском русле шестьдесят один пролет на протяжении около четырехсот восьмидесяти метров. Дамиеттская плотина имеет десятью пролетами больше и достигает в длину пятисот двадцати метров.
Лишь теперь я осознаю, какое большое удовольствие доставили мне мои друзья, студенты факультета права и экономики Каирского университета, организовав ради меня эту чудесную ночную экскурсию по Нилу. И подумать только, что я чуть было не отказалась от нее: на этот вечер у меня было немало приглашений.
В самом лучшем настроении я ехала с Махмудом в порт.
После необычайно знойного дня ночь казалась холодной, особенно когда подул влажный ветер с реки. Лишь теперь я полностью оценила правоту Хасана, советовавшего мне купить в Каире прежде всего шерстяную легкую, но теплую шаль. Кстати, в такие же шали закутались все студентки, которые ждали меня у ведущих на катер сходен.
Распорядительницей вечера, как сообщил мне Махмуд, была Камилия, студентка университета и одновременно вольнослушательница Академии изящных искусств.
Камилия — стройная элегантная девушка. У нее светлая кожа и профиль американки. Но достаточно взглянуть в ее милые черные глаза, оттененные длинными ресницами, чтобы убедиться в ее национальности. Только у египтянок может быть такой взгляд и такая улыбка. Камилия — сгусток энергии. Это она наняла катер, созвала подруг и коллег, добыла радиолу и взяла на себя радиофикацию этого старого заслуженного корыта.
На палубе находится несколько других студенток, но парни слушаются только Камилии. Она командует ими, как генерал своей армией. Больше всего достается Мухаммеду, с которым, как мне кажется, она близка. Мухаммед — человек совсем иного склада, чем его возлюбленная. Флегматичный и уравновешенный, он смотрит несколько иронически на мир сквозь свои роговые очки и непрерывно жует резинку. Так же как и Камилия, он одет тщательно и модно. Оба они, по-видимому, из зажиточной среды.
Оставшись на минуту одна, я осматриваюсь. Все чем-то заняты и бегают, как сумасшедшие. Наше старинное судно несколько напоминает грузовые «вистулы», которые до войны плавали по Висле. Различие состоит лишь в том, что египетский катер гораздо более архаичен, а рулевым на нем служит старый бородатый араб в тюрбане и галабии.
Перегибаюсь через борт. Густые и коричневые, как гороховый суп, воды Нила лениво текут, неся на поверхности, словно черные привидения, допотопные баржи с наполовину свернутыми парусами. Вокруг катера кружат лодчонки, с которых нас окликают мальчишки. Вероятно, они требуют бакшиша. С одной лодки кто-то прыгает в воду и плывет, громко фыркая.
Над водой стелется туман. За его завесой яркие огни Каира кажутся пастельными. На пристани, у которой стоит наш катер, собирается все больше зевак.
Борт катера делит в этот момент Каир на два мира. Здесь, на палубе, — современная, занимающаяся спортом, модно одетая молодежь, а на берегу — толпа простого люда, белеющая во мраке своими традиционными просторными одеждами.
В последние дни я несколько раз гуляла в общественных садах в центре города. Мне встречались целые семьи. Дочки в модных торчащих юбках, в туфельках на тонких, как шпильки, каблучках, прогуливались вместе с матерями, которые были закутаны в черные длинные одеяния. К тому же мамаши нередко скрывали нижнюю часть лица под прозрачной вуалью. В Египте современность на каждом шагу соприкасается с прошлым. При этом оба мира прекрасно уживаются друг с другом.
Палуба нашего катера все более заполняется. Камилия и ее подружка Сикина представляют мне все новых и новых участников экскурсии. Никак не могу разобраться во всех этих Махмудах, Мухаммедах, Исмаилах, Салехах и Саедах, а также в их длинных сложных фамилиях, состоящих из одних и тех же по-разному сочетающихся имен. Все прекрасно знают, кто я, и очень тепло ко мне относятся. Они расспрашивают о моих египетских впечатлениях и о польских делах. Поразительно, как много здесь о нас знают. Лучшие пропагандисты польской культуры в Египте — студенты, побывавшие на Варшавском фестивале.
Оглушающий рев сирены прерывает нашу беседу. Катер со скрипом и треском трогается с места. Восхищаюсь ловкостью матросов, которые, несмотря на свои длиннополые одежды, так проворно взбираются на мачты.
Окутанные туманом берега исчезают из виду. Мы выплываем на середину реки. Лишь теперь замечаю, как широко разлился Нил. Он выглядит как озеро.
Но у меня нет времени восхищаться пейзажем. Мои спутники организуют игры на палубе. К всеобщему возмущению, радиопроводка нас подвела. Вместо музыки из громкоговорителей слышны только ужасающие хрипы или сверлящий барабанные перепонки свист.
Все подтрунивают над Камилией, которая непрерывно мечется между палубой и радиорубкой, еще не желая сдаваться. Но ее усилия напрасны. Итак, нам остается только патефон или музыкальные инструменты и голоса.
На сцене появляется Шурия с даблой. Вскоре вокруг него возникает кружок парней, которые держат друг друга под руки и покачиваются в такт музыке.
Меня смешит, что этот коллективный танец юноши и девушки танцуют отдельно. Юноши становятся в один ряд, девушки — в другой и… танцуют в разных концах палубы. Кто-то вовлекает в танец Махмуда. Он со смехом сопротивляется. Камилия рассказывает мне, что Махмуд — известный среди студентов танцор. Он выступал даже в любительском ансамбле. Здесь же он стесняется, по-видимому, меня.
Разумеется, я присоединяюсь к общей просьбе. Уступая нам, Махмуд показывает, что в этой области он не менее талантлив, чем в изобразительном искусстве. Он ловко ведет вереницу танцоров, которые под аккомпанемент даблы громко отбивают ритм на досках палубы.