В ближайшей палатке слева царствует Сенуси со своей спиртовой кухонькой и подсобной кладовой. Напротив стоит палатка начальника группы египетских рабочих, так называемого раиса; несколько дальше — три жилые палатки. Одну из них занимают мужчины, другую женщины, третья предназначена для гостей. В ней буду жить я. Последняя, шестая, небольшая палатка — туалет. Вокруг лагеря шумят нивы созревшей: пшеницы, а напротив белеет стена школьного сада.
Начинаем с посещения мастерской Домбровского.
В комнатушке с выходящими на север окнами прохладно и приятно. На каменном полу, на стульях, столах и громадной чертежной доске множество планов и рисунков.
— Вот мозг нашей экспедиции, — говорит профессор. — Здесь каждый вечер наносятся на планы участка раскопок все линии стен и наиболее важные элементы, найденные в течение дня. Первый план дает общий вид кома в масштабе 1: 200. План разделен на квадраты со стороной в пять метров. В настоящий момент археологически разрабатывается юго-западная часть кома. На втором плане — подробные очертания именно этого участка. Справа тянутся длинные стены, поворачивающие под острым углом с севера на запад. Предполагают, что они были частью римских бань. Ведь древний город Атрибис был, вероятно, в римский период (а возможно, даже и раньше — в греческий) большим курортом, чем-то вроде современного Хелуана. Мы уже обнаружили весьма интересную стену из жженого кирпича на растворе из цемента, не пропускающем воды. Стена имеет легкий наклон — десять сантиметров на десять метров. Кроме того, открыто нечто вроде ступенчатой пирамиды.
Признаюсь, мне трудно сконцентрировать внимание на этих, столь важных для меня объяснениях профессора. Ведь я просто сгораю от нетерпения, так хочется поскорее осмотреть все это в раскопе. На помощь приходит случай.
В комнатушку врывается взлохмаченный мальчик в длинной галабии. Из его гортанных криков я разбираю лишь одно слово: мохандыс. Услышав его, Домбровский собирает свои приборы и планы и быстро направляется к выходу.
— Мохандыс — это я, — объясняет он мне. — Так по-арабски называется инженер. Если на раскопе требуется мое присутствие, значит, там открыто что-то новое. Прошу извинения, бегу…
— Тогда и я с вами, — вырывается у меня.
— Ну, ну… не торопитесь, — сдерживает меня профессор. — Вы должны переодеться. Лучше всего брюки и, пожалуйста, накиньте что-нибудь белое на голову, иначе возможен солнечный удар. А на ноги — ботинки: вот уже несколько дней мы натыкаемся в коме на змей. Прошу поторопиться! Ждем вас!
«СКОЛЬКО НОЧЕЙ, СКОЛЬКО ДНЕЙ…»
Дорога на ком идет по узкой меже между волнующимися нивами буйной пшеницы и ячменя. Юный помощник повара Сенуси двенадцатилетний Саад с большим достоинством несет мой магнитофон. При виде любого предмета вроде фотоаппарата, магнитофона или просто какого-нибудь измерительного прибора мохандыса большие черные глаза Саада блестят, как два уголька. Мальчик несомненно имеет склонность к технике. Каждую минуту, свободную от работы на кухне, он проводит с Домбровским или Генриком Романовским.
В сотне метров от нашего лагеря — старый кирпичный заводик. Перед ним сушатся на солнце кучи болотных кирпичей. Левее вырисовываются темные контуры наших комов, самого раскопа еще не видно. Как поясняет профессор, он находится на противоположной стороне. Тяжелый и мучительный зной. Приближается полдень.
— Советую идти осторожнее и смотреть под ноги, — говорит профессор Михаловский. — Не далее как вчера египтяне снова заметили на этой дорожке кобру. Она грелась на солнце.
— Жаль, что этого не видела наша недавняя гостья. Вот была бы потеха, — заливается смехом Ева Калиновская.
Оказывается, совсем недавно лагерь в Телль Атрибе посетила одна из моих коллег по перу. Несмотря на увлечение историей древнего Египта и большой интерес к археологии, а следовательно, и к раскопкам нашей экспедиции, никакие уговоры, даже угрозы применить силу не могли удержать ее в лагере на ночь. Возможность наткнуться в темноте на кобру в собственной палатке изгнала ее еще засветло из Телль Атриба.
Двигаясь по меже, мы приближаемся к кому. Вдруг до нас доносится монотонное хоровое пение удивительного звучания и чарующего ритма.
— Везет вам, — говорит Ева. — Сегодня они в хорошем настроении, будут петь, сколько захотите.
Мы огибаем холм, и перед нами открывается наконец раскоп. По узкой тропинке, вьющейся от вершины кома в глубь лежащего перед нами раскопа, движутся в двух противоположных направлениях, как бы в медлительном танце, шеренги египетских рабочих. Поднимаясь друг за другом на пригорок, они несут на плечах плоские корзины, наполненные землей из раскопа. Каждый их шаг делается в такт монотонной песне. Вторая шеренга в том же ритме спускается с вершины кома вниз, держа под мышками опорожненные корзины.
Короткая одежда напоминает древнеегипетские фартуки, а плоские головные уборы делают рабочих похожими на изображенные на барельефах силуэты рабов, которые пять тысяч лет назад переносили строительные материалы для пирамиды Хуфу. Предо мной словно ожил один из рельефов гробниц Саккара. Стою, как заколдованная, и не могу оторвать глаз от этого древнего пейзажа, купающегося в ослепительном блеске безжалостно палящего солнца.
— Заметили ли вы этот постоянно повторяющийся припев? — обращается ко мне профессор. — Вслушайтесь в слова песни… Знаете, что они означают? А вот что: «Сколько ночей, сколько дней… солнце, ты даруешь нам свет дня». Это наглядный реликт древнеегипетского культа солнца.
— Знакомы ли вы с гимном Эхнатона солнцу? — включается в разговор магистр Анджеевский.
— Конечно! Недавно я привела отрывок из этого гимна в репортаже.
Как прекрасен твой восход на горизонте, о Атон предвечный!.. Ты прекрасен, велик, лучезарен, высок над всею землею… Ты далек, а лучи твои на земле…
Пока я цитирую эти слова, песня усиливается, нарастает, крепнет. Чувствую, как меня пробирает дрожь. Должно быть, так пели в Ахетатоне три с половиной тысячи лет назад жрецы Атона.
Выхватываю из рук Саада магнитофон и включаю его. Увидев это, молодой рабочий с усами на темном лице, который, по-видимому, играет здесь роль запевалы, заводит все новые песни, дружно подхватываемые хором. Работа идет слаженно и споро. Непрерывно движущиеся длинные шеренги рабочих похожи на трансмиссии громадной машины.
— Поверите ли вы, что, работая таким примитивным образом, они перекапывают каждую неделю около тысячи трехсот кубометров земли, хотя мы много рай вынуждены прерывать их работу. Ведь необходимо просмотреть чуть ли не каждую горсть земли, — говорит профессор.
— Такие скопления людей во время работы, — добавляет Анджеевский, — наблюдаются уже на многих барельефах и изображениях периода Нового царства. На стенах гробниц высокопоставленных лиц тех времен изображена, например, пахота или рыхление почвы, совершаемые одновременно двадцатью людьми. Особенно интересный пример сохранился на стенах гробницы визиря Рехмира, датируемой XV веком до нашей эры. На барельефе изображена большая мастерская, принадлежащая богу Амону, в Фивах, где работала сто пятьдесят ремесленников различных специальностей.
— Исходя из этого, можно было бы сказать, что бригады рабочих вовсе не являются достижением нашего времени.
— Разумеется! Уже более трех тысяч лет назад в древнем Египте были заняты, главным образом на строительстве царских гробниц, бригады рабочих.
— Скорее рабов?
— Ну да, конечно!
Нашу археологическую дискуссию прерывают дамы, вместе с которыми пришел высокий седовласый египтянин в развевающейся галабии. С головы на плечи у него величественно ниспадает длинная белая эйма[23].
— Это наш раис, — представляет его жена профессора.
— Наш бригадир, — переводит Анджеевский.
— Его зовут Хамед Файд, он один из наиболее опытных членов раскопочных коллективов, — дополняет характеристику профессор.
— Отец рапса, как говорят, работал еще с Масперо[24].
24
Гастон Масперо (1846–1916) — известный французский египтолог, многие годы возглавлявший в Египте Службу древностей. —