— А сам он, в юные годы, — с лордом Карнарвоном.
Раис весьма предупредителен. Он сердечно пожимает мне руку и спрашивает, что бы я хотела записать на пленку. Естественно, мне нужны песни. Он милостиво улыбается и мановением руки призывает к порядку несколько смешавшиеся в этот миг шеренги рабочих. Все-таки мое прибытие на ком стало помехой в работе, а это не очень приятно нашим археологам, так как времени у них в обрез. К тому же нарушение трудового ритма в раскопе привлекает целую кучу зевак: молодежь из близлежащей школы, жнецов с соседних полей и прохожих с шоссе, которых наш гафир (сторож) без особых церемоний выгоняет с территории раскопок.
Мы в самом центре рабочего участка. Вокруг меня находящаяся в движении толпа египетских рабочих; коричневые лица, белоснежные зубы, иногда темные бороды, жгучие черные глаза. В первый момент все они показались мне похожими друг на друга; позже я научилась их различать и помнила их имена.
Поощряемые раисом, они поют одну за другой свои песни. Этот импровизированный концерт заканчивается неизбежной оглушительной здравицей в честь президента Насера.
Спускаемся в глубь раскопа. Он имеет форму перевернутой буквы Г. Ров на коротком плече этой буквы полон воды. Перепрыгнув через него, мы очутились перед свежераскопанной землей. Передо мной край ступенчатой стены, которую я видела на плане в мастерской Домбровского.
— В данный момент, — тонкая тростниковая палочка профессора странствует по плану раскопа, — мы наступаем в основном на северную сторону кома, туда, где недавно была откопана гробница царицы Тахут.
Мы ведем раскопки на такой глубине, на какой до сих пор никто не копал в Дельте. Раскоп углубился уже на пять метров ниже уровня обрабатываемых полей. Если добавить к этому три метра высоты кома, то окажется, что наш раскоп достигает восьми метров глубины. Мы постоянно находимся в воде и грязи, потому что влага доходит до двухметровой отметки.
Самой интересной нашей находкой вплоть до сего времени была стена из кирпича-сырца воздвигнутая на песке. Архитектура на песчаном основании — наше крупнейшее открытие, своего рода сенсация.
Мы имеем здесь дело с большими песчаными дюнами, восходящими к периоду плейстоцена; они были использованы в погребальном строительстве. Напрашивается следующая гипотеза: фараоны привыкли хоронить покойников в песчаной пустыне, которой, как известно, нет в дельте Нила. Быть может, здесь это небольшое количество песка было использовано для строительства гробниц.
— Лучшим доказательством, пожалуй, можно считать найденную несколько лет назад гробницу царицы Тахут, — добавляю я.
— Да, это еще одно доказательство.
— А ступенчатая стена, которую мы видим под обрывом?
— Очень интересная кладка — почти ступенчатая пирамида, не так ли? Стена построена из высушенного на солнце кирпича. Точно так же делают кирпич и теперь, например на близлежащем заводике. На нашем участке нашли еще два интересных каменных блока с иероглифическими надписями времен Эфиопской и Сансской, т. е. XXV и XXVI, династий. Магистр Анджеевский очень остроумно доказал, что царские картуши, помещенные на блоках фараона Тахарки, подверглись затем переделке; на них было помещено имя фараона Псамметиха II. Но об этом вам лучше всего расскажет сам Анджеевский. Блоки находятся уже в нашем лагере; следовательно, вы сможете их там осмотреть. Используя эти два блока, мы в настоящее время реконструируем всю колонну. Это кропотливая работа, и Домбровский порядком над ней попотеет. Вот и теперь его вызвали, чтобы снять размеры участка, который мы раскапываем.
В раскопе четко вырисовывается фрагмент основы опорной колонны сердцевидного сечения. Прямо над ней поднимается стена разрытой кирками земли.
— Египетские рабочие, как я вижу, перекапывают землю острыми кирками. Разве им никогда не случается, — спрашиваю профессора, — повредить какой-нибудь ценный памятник, находящийся под слоем грунта?
— Вот на это стоит обратить внимание. Большинство наших рабочих многие годы участвуют в раскопках. Они обладают столь совершенным чутьем, что наносят удары киркой легко и ловко, ощущая любой более твердый слой.
— А теперь взгляните, пожалуйста, сюда! — Тростниковая палочка профессора указывает на обрыв. — Видите эти щели и дыры? Здесь чаще всего прячутся змеи и скорпионы. Правда, до сих пор не было случая, чтобы они кого-нибудь укусили, но лучше быть готовым ко всяким сюрпризам.
Я не думаю ни о змеях, ни о скорпионах, ни даже о все более усиливающемся зное, а только стараюсь записать на пленку все, что слышу. Когда я наконец использовала весь взятый из лагеря запас, было начало второго.
Большинство участников экспедиции и сопутствующие нам художники возвращаются в лагерь. На коме остаются профессор и дежурная магистр Рушчиц. Я очень устала и изнурена жарой, но гордость не разрешает мне даже заикнуться об этом.
В нашем каменном домике уже хлопочет Насер. Он Подает апельсиновый сок со льдом, затем быстро и ловко накрывает на стол. В кухоньке грохочет кастрюлями Сенуси. Он ворчит на Саада, который, вероятно, пренебрег своей основной обязанностью поваренка, проведя слишком много времени на коме.
Как пьяная, брожу я по лагерю в напрасных поисках места, где можно было бы отдохнуть и укрыться от духоты и зноя. Кристина Михаловская советует принять душ, переодеться и прилечь в палатке. Но когда я приподняла полог моего нового жилья, на меня не повеяло приятной прохладой, а пахнуло липкой духотой тени. Ко всему этому воздух в палатке пропитан каким-то дезинфицирующим средством. Оказывается, всегда услужливый и доброжелательный фотограф продезинфицировал палатку флитом, чтобы мне днем не мешали мухи, а ночью москиты.
Чувствую себя очень плохо. Кружится голова, сильное сердцебиение. Но у меня нет времени анализировать свое состояние, так как в этот момент Саад ударяет в сковородку, созывая всех к ленчу.
В столовой относительно прохладно. Суп, сваренный Сенуси, и закуска из овощей приготовлены так вкусно, что, несмотря на слабость, я ем с аппетитом.
Подавая блюдо с шашлыком, Сенуси нагибается ко мне и хрипло шепчет:
— Мистрис себя плохо чувствует, не так ли? Зайдите после ленча на кухню. Я дам вам хороший совет.
В то время как художники уезжают в Каир, а все прочие жители лагеря расходятся на короткий отдых, я незаметно проскальзываю в палатку, где хозяйничает в кухне Сенуси.
МОИ ДРУГ СЕНУСИ
Палатка Сенуси разбита под высоким деревом, рядом с каменным домиком. В центре палатки на каменном фундаменте стоит спиртовая туристская плита с несколькими конфорками и духовкой. Таким образом, у Сенуси есть все возможности, чтобы показать свое кулинарное искусство. Кроме «хорошего вкуса», Сенуси обладает еще одним громадным достоинством: он умеет работать в походной обстановке и отличается великолепным организаторским талантом. К тому же он может просто из ничего сварить прекрасный обед. Всему этому, по его словам, он научился на протяжении сорокалетней кулинарной практики на обоих полушариях.
— На обоих полушариях? Не может быть!
Бронзовое морщинистое лицо Сенуси покрывается от улыбки глубокими складками.
— Мистрис знает, что такое кок?
— Конечно. Это повар на корабле.
— Не обязательно. Кок — это и военный повар. Я был коком в английской армии с 1914 года и с моим полком странствовал по всему свету сначала во время первой, а затем и второй мировой воины.
Судьба действительно вела Сенуси весьма необычным путем. Сначала Англия, Франция, Италия, Германия и даже как будто Украина. Затем наступила очередь Турции, Сирии и Ирана, наконец, Индия, Непалки Тибет и даже — во время последней войны — Малайя и Австралия. Вот почему Сенуси говорит на английском, итальянском, французском, немецком языках и, кроме того, на нескольких диалектах Ближнего и Дальнего Востока.
— Мир велик, мистрис, но люди всюду одинаковы. Одно и то же вызывает у них смех и одно и то же — слезы. И теперь, и раньше. Очень у вас болит голова?
— Очень, Сенуси, а к тому же еще и тошнит, да и сердце так колет, как будто я все время бежала. Мне нестерпимо жарко и душно.