— Прошу сесть сюда и спокойно дышать, — Сенуси подставляет мне низкий раскладной стул. — А теперь смотрите на мои руки.
Бронзовые, сухие и сморщенные руки Сенуси производят в воздухе такие движения, словно что-то медленно снимают с моего лица и что-то на нем растирают… Эта удивительная пантомима продолжается секунд двадцать, а может быть, и несколько минут. И все время Сенуси что-то бормочет под нос.
Вначале мне хочется смеяться, но затем я чувствую, как биение сердца ослабевает, а нестерпимое давление в груди явно уменьшается. Сенуси присматривается ко мне пытливо.
— Ну как, мистрис, вы чувствуете себя немного лучше?
— Кажется, да.
— А голова все еще болит?
— Очень!
— И на это найдется средство. Прошу только сидеть спокойно и легко дышать.
Сенуси копается в своих бесчисленных свертках, банках и корзинках. Через минуту он извлекает серебристую, хрупкую и как бы прозрачную кожу змеи.
— Это от кобры?
Сенуси не совсем понимает, что я говорю. Слово «кобра» не употребляется египтянами.
— Это ганеш, ганеш из этих местностей, змея. Мистрис убедится, как хорошо действует ее кожа на головную боль и вообще на голову.
Он берет двумя пальцами хрупкую кожу и, ни на минуту не прекращая своих заклинаний, медленно, кругообразными движениями натирает мне кожу вокруг глаз и на висках. Погружаюсь в приятное оцепенение, словно в прохладную, пахнущую свежестью воду. Пульсирование в висках и нестерпимая боль исчезли. Чувствую себя как после здорового сна и освежающего купания. Оживленная притоком энергии, пытаюсь вскочить со стула, но Сенуси легко нажимает ладонями на мои плечи.
— Мистрис нельзя сразу вставать и куда-то мчаться, прошу еще немного отдохнуть.
— Но ведь я уже прекрасно себя чувствую, Сенуси, спасибо от всей души. Пожалуйста, скажите, как это получилось?
Хитрые глазки Сенуси совсем утопают в морщинах улыбки:
— Выпейте теперь что-нибудь, а это прошу взять с собой и никогда не отдавать никому.
Стакан апельсинового сока имеет вкус нектара. Сенуси заворачивает змеиную кожу в большой зеленый лист и дарит мне ее.
— Хорошо действует на голову. Мистрис сама могла убедиться. А если всегда носить при себе, то и мысли будут здоровее.
— Мысли будут здоровее? Что это значит?
— Мистрис пишет в журналах и говорит по радио, правда? Голова будет лучше работать, вы увидите.
Я принимаю дар Сенуси, но вовсе не собираюсь так, сразу покинуть старика.
— Пусть Сенуси обязательно скажет мне, как случилось, что прекратилась головная боль и что я так превосходно себя чувствую. Это наверняка самовнушение?
Сенуси, очевидно, не знает, что такое самовнушение, а я при довольно скудном запасе иностранных слов в области метафизики не пытаюсь ему даже это объяснить.
— Мистрис увидит в Египте еще много вещей, которые нелегко будет понять. Да и не нужно так вникать во все, достаточно верить опыту других, более мудрых. Поедет ли мистрис в Луксор, туда, где находится величайший в Египте город мертвых — Долина царей?
— Увы, Сенуси, я не смогу туда поехать, у меня много работы здесь, в лагере.
— Жаль, мистрис. Я мог бы дать мистрис записку к моему родственнику — мудрому, ученому человеку. Он — проводник в Долине. С мертвыми царями он — на короткой ноге и обладает громадными знаниями. Он меня многому научил, я ему очень обязан. Никто не умеет так составлять амулеты в Египте, как он. Не хочет ли мистрис иметь такой листок, который приносит счастье или дает способности и славу?
— Да перестаньте, Сенуси! Как листок может принести счастье?
— Мистрис не верит? Это плохо. Нужно верить, тогда листок в самом деле принесет счастье. Если мистрис только пожелает, я напишу ему, чтобы он вам прислал. Прошу только дать мне собственноручно написанное ваше имя и имя вашей матери. Мой родственник пришлет вам такой листок. Он будет таким маленьким, что вы сможете постоянно носить его с собой. Не надо с ним никогда расставаться. Даже во время купанья держите листок в зубах. Тогда он будет издавать очень приятный запах, совсем как цветок лотоса. Но только, пожалуйста, не говорите об этом никому. Когда мистрис уезжает отсюда?
— Пожалуй, я останусь здесь до отъезда всей экспедиции.
— Очень хорошо. Итак, у нас еще много времени. А если вы будете себя чувствовать плохо, заходите в любое время на кухню.
Шарю по карманам, желая что-нибудь дать Сенуси за труды, но он, заметив это, легко кладет руку на мою кисть.
— Нет, мистрис, за такие вещи не платят. Я никогда не приму от вас никакой платы, а кто знает, может быть, не раз еще смогу оказать вам услугу. Но не за деньги. Никогда! Понимаете? Никогда!
— Услуга за услугу. Может быть, и я смогу для вас что-нибудь сделать?
— Много, мистрис, много. Ваша экспедиция пробудет здесь теперь недолго, каких-нибудь две недели. А что будет потом? Снова останусь без работы, как в последнее время.
— А долго вы были без работы, Сенуси?
— Почти год, мистрис. Это очень долго. Теперь у нас не копает никто, а англичане пошли к черту. Нет работы, мистрис. Плохо.
— Что же, собственно говоря, плохо: то, что нет работы, или то, что англичане пошли к черту?
Сенуси возмущен моим нетактичным вопросом. Он никогда не отличался чрезмерной любовью к англичанам. Слишком хорошо он их знает. И уже давно перестал у них служить. Но поляков очень любит.
— Где же вы с ними познакомились, Сенуси?
Во время последней войны они были в том же. английском полку, что и Сенуси.
— Дельные парни! Умеют пить водку, но и драться умеют. Бывает ли мистрис в польском посольстве? Может быть, там требуется повар, знающий несколько языков? Не могла ли бы мистрис узнать?
— Разумеется, когда буду в Каире, спрошу.
— Где ты пропадала? — кричит мне Кристина Михаловская, как только я появляюсь в мастерской мохандыса. — Я распорядилась постелить тебе в твоей палатке и занести вещи, но мне сказали, что ты туда даже не заглянула.
— Я была у Сенуси и должна тебе рассказать очень интересную вещь.
— Ого! Сенуси уже очаровал вас, — вмешивается сидящий за чертежной доской мохандыс.
— У вас, инженер, только чары в голове. Не потому ли, что сами вы очарованы Фатимой? — спешит мне на защиту из глубины своей фототемницы Генрик Романовский.
— Фатима — это симпатия нашего мохандыса. Красавица девушка, ученица соседней школы. Живет тут недалеко и часто нас навещает.
— Ого, пани Михаловская думает, что только Фатима. А что сказать о Зуеле? А Лейла, Зейнаб, Ирис?
— Ну ну, пан Генрик! Ведь у инженера не такое большое сердце.
— По-видимому, да. Все они постоянно сюда приходят и спрашивают мохандыса.
Инженер беспомощно улыбается.
— Что же делать, если все они такие красавицы! Совсем как цветы.
— Но в самом деле, этот Сенуси такой необычный человек, — воспламеняюсь я под влиянием недавних переживаний.
— Не потому ли, что часто напивается до чертиков?
— Не может быть! Он пьет? Ведь он исповедует ислам, а мусульмане не употребляют спиртного.
— Он и сам уж не знает, кто он. Во всяком случае он обожает виски с содовой и даже без содовой.
— А лучше всего польская водка.
— Насер говорил мне, что он даже курит, и притом много.
— Что курит? Папиросы?
Все давятся от смеха.
— Да нет же, откуда! Гашиш!
— Ну и дела! И при всем этом он так хорошо выглядит!
— Он старый бродяга. Твердый орешек — ничто ему не повредит. Если бы его укусил скорпион, наверняка с ним бы тоже ничего не случилось. У него на все есть свои средства. В Миннах, в той деревушке, где живет его семья, говорят, что он занимается колдовством. Не выколдовал ли он у вас из кармана фунт?
— Ну уж извините, — возмущается Кристина Михаловская. — Сенуси — необыкновенно честный человек. Когда бы он ни шел за покупками, он всегда покупает дешевле, чем кто-либо из нас.