В первый же день я познакомилась с Зенобией и Исмаилом. Зенобии, пожалуй, лет тринадцать, Исмаилу не больше восьми. Зенобия постоянно ходит в длинном до пят платьице из набивного ситца с большими голубыми цветами. Голову она укутывает черной шалью, как взрослая женщина. Несмотря на кокетливый взгляд и женственную улыбку, Зенобия все еще ребенок. У нее по-детски вымазанные грязью лицо, руки и босые ноги. Одетый в длинную полосатую галабию Исмаил всегда крепко держится за ее руку и, запрокидывая свою бритую голову, пялит на меня большие черные глаза.
В первый же день, увидев эту пару, я была столь неосторожна, что сфотографировала их обоих и дала Зенобии два серебряных пиастра. С тех пор достаточно мне сделать шаг за границы нашего лагеря, чтобы встретить Зенобию и ИсмаиЛа, которые, завидев меня, выбегают из самых невозможных укрытий. Они просто подстерегают меня. Зенобия не просит милостыню, но жестами и улыбками дает мне понять, что готова позировать для меня вместе с братом и что за это я должна ее как-то вознаградить.
Насер, Мехади, Сенуси, даже маленький Саад по-иному смотрят на все это. Как только они замечают осаждающую меня Зенобию или Исмаила, немедленно раздается громкий окрик:
— Халас, халас (хватит, хватит)!
Этот окрик вызывает столь же неожиданное исчезновение Зенобии и Исмаила, сколь внезапным было их появление. Члены нашего египетского отряда не переваривают попрошайничества своих соотечественников и явно стыдятся его.
Так же относятся к этому и наши ближайшие соседи — жители расположенной у самого берега деревушки Кафр ас-Серайя. Они считают нас своими людьми и часто по-соседски навещают лагерь. Делают они это с достоинством, торжественно, явно при этом подчеркивая, что приходят сюда только проведать нас.
Крестьяне одеты по-праздничному, в галабии из бледно-голубого и пепельного шелка. Уже с порога они начинают торжественно кланяться и чрезвычайно церемонно принимают из рук Кристины Михаловской угощение в виде чашечки крепкого турецкого кофе. Сенуси в такие моменты всегда ворчит. По-видимому, он полагает, что простые феллахи для нас не компания.
Иногда мне удается видеть жителей Кафр ас-Серайи в менее торжественной обстановке. Надел толстого Бакира, который навещает нас чаще, чем другие, расположен напротив моей палатки. Часто наблюдаю, как он идет пахать. По высохшей и потрескавшейся от зноя меже шествует Бакир, неся с большим достоинством свой толстый живот. Сыновья ведут за ним столь же толстого, заспанного осла, а в хвосте этого каравана семенит жена Бакира Лейла, сгибаясь под тяжестью деревянной сохи. Бакир явно считает, что не следует переутомлять осла перед пахотой. А женщина — это иное дело!
У Бакира почти двести федданов[31] земли. Говорят, что он мог бы приобрести вторую жену, хотя от Лейлы у него уже три дочери.
А дочери в Кафр ас-Серайе — дорогое удовольствие. Счастливый, вернее несчастный, отец вынужден при рождении каждой из них дарить тестю и теще по корове.
— А если родится сын, как тогда? — спросила я однажды.
— Сын может сам на себя заработать, а дочь — в тягость семье, — слышу в ответ.
— Тогда зачем же дарить корову тестю, лучше сохранить ее в семье.
— Таков обычай.
Мой собеседник, феллах из Кафр ас-Серайи, умолкает.
На это возразить нечего. Любые сомнения уступают освященному традицией обычаю.
Например, в современном Египте допускаемое исламом многоженство — давно исчезающий предрассудок, однако в Кафр ас-Серайе никто его не считает неуместным. Наоборот, чем больше жен, тем богаче феллах.
В Кафр ас-Серайе больше всего земли у Бакира. Кроме того, он владеет двумя буйволами, ослом и целым стадом верблюдов, которые пасутся где-то далеко над Нилом. Вскоре он их продаст и тогда сможет взять себе вторую жену. Лейла даже слышать об этом не хочет, потому что она вот уже многие годы единолично-управляет хозяйством. Мать двух старших мальчиков, первая жена Бакира, давно уже лежит на деревенском кладбище.
Лейла, по мнению соседей, — непослушная дочь ислама. Она делает все возможное, чтобы не дать Бакиру еще раз жениться и привести в дом другую женщину. Говорят, что она даже сознательно подрывает его благосостояние. До сих пор она отличалась трудолюбием и хозяйственностью, а теперь не желает работать на поле и не следит за домом. Все это создает почву для. частых скандалов. Бакир считает, что женщина, согласно словам пророка, обязана делать самую черную работу.
Несмотря на свою тучность, он скор на руку, а Лейла тоже не принадлежит к числу смиренных женщин. Однако, когда из дома Бакиров слышатся вопли и звуки ударов, никого в деревне это особенно не волнует. Обычай требует, чтобы чужие не вмешивались в семейные конфликты.
Другим нашим близким соседом является Абдель Азис, бедный феллах, который лишь недавно получил два гектара земли. Единственное его богатство — рыжий осел, жена Зейнаб и шесть малолетних детей. Зейнаб когда-то была красавицей. Ныне она высохла и потеряла свою красоту. К тому же она страдает плоскостопием. Ноги ее покрыты шрамами и желваками.
Однажды утром — это был день ярмарки — я наблюдала, как вся семья Азиса собирается в путь, вероятно, на ярмарку в Бенху. К дому подвели осла. Он был столь нагружен мешками, что даже присел. Однако после двух-трех пинков Азиса он возвратился в состояние равновесия, хотя его дополнительно навьючили еще громадной вязанкой фуража. Азис утрамбовал весь груз и обвязал его так, что на спине осла хватило места еще для двух младших членов семьи.
Итак, семья готова в путь. Один из старших мальчиков бьет осла по бокам, а Зейнаб тянет его за узду. Однако длинноухий уперся всеми четырьмя ногами и, склонив сонно морду к земле, оказывает пассивное сопротивление. Он и не думает двигаться.
Вдруг Азис нагибается и сильно кусает ослиный хвост. Слышится короткий ужасный рев, и всю семью закрывает густое облако пыли, поднятое копытами мчащегося осла.
После аграрной реформы 1952 года в Кафр ас-Серайе не осталось безземельных крестьян. Те из них, кто не получил землю, не сидят в деревне, а странствуют по всей округе в поисках работы. Если им повезет, они получают работу на несколько недель, преимущественно во время уборки хлопка, сбора винограда или — как теперь — жатвы. Тогда они разбивают свои кочевые поселки вдоль дороги, ведущей в Бенху. Здесь я познакомилась с одной такой семьей.
Ежедневно утром нам приносит свежую холодную воду в глиняном кувшине Гамалат, мать шести детей. Это высокая, сильная и стройная женщина. Трудно определить ее возраст, так как у нее поблекшее морщинистое лицо.
Я не устаю любоваться гармоничными движениями ее бедер и длинной мускулистой шеей, когда она несет на голове имеющий форму античной амфоры глиняный сосуд, поддерживая его одной рукой для равновесия. За край длинной черной тархи Гамалат всегда держатся грязными ручонками двое ее маленьких детей.
Дети постарше работают вместе с отцом на уборке урожая. Гамалат носит под сердцем еще одного ребенка. Она часто бессознательно кладет типично по-матерински руку на выпуклый живот.
У мужа Гамалат нет ни земли, ни дома. Он — кочующий сельскохозяйственный рабочий; сейчас он работает на уборке пшеницы у владельца обширных полей под Бенхой. Вся семья, т. е. отец, мать, шесть детей и старая бабушка, прибыли сюда несколько недель назад из-под Танта.
Живут они, вернее гнездятся, как птицы, в корзинах, которые принесли с собой и поставили вдоль шоссе. Крышей им служит рваный брезент, растянутый на четырех шестах. Корзины они всегда носят с собой и благодаря этому имеют хоть какое-то убежище на ночь.
— Другие не имеют и таких корзин, — нехотя говорит Сенуси, — а все-таки живут.