— О мадам, как хорошо, что я вас встретил!
Это Морис из администрации гостиницы. Он уже давно ищет меня, желая предупредить, что это лишь учебная тревога.
Полная ярости возвращаюсь наверх и раскладываю свои платья. Они ужасно помяты, а ведь уже половина девятого. Успею ли я выгладить хоть одно из них? К счастью, опоздал и Хасан. Он был заперт в убежище, куда его насильно загнал один из бойцов противовоздушной обороны.
Разумеется, я сразу же спрашиваю его, не связано ли объявление тревоги с обострением политической обстановки.
— Ничего серьезного, но мы всегда должны быть готовы, — говорит Хасан.
Мы садимся в великолепный черный понтиак, обтянутый внутри красной кожей. Эту машину любезно предоставил нам на сегодняшний вечер главный редактор «Аль-Маса».
Едем через центр города. Навстречу мчатся разноцветные новехонькие автомобили самых дорогих марок. Витрины магазинов залиты ярким светом. Повсюду громадные сверкающие рекламы, на которых вьется красная, зеленая или желтая арабская вязь. На улицах толпы мужчин. Женщины, изящные и элегантные, видны только в машинах.
Проезжаем вдоль бульвара над самым берегом Нила. Река окутана туманом. Фонари у входов в казино и рестораны отражаются трепещущими блестящими полосами в ленивых водах реки. Таинственными тенями передвигаются во мгле темные контуры старинных барж, плывущих по Нилу. Среди обилия окружающих меня современных предметов эти баржи как бы напоминают о тысячелетнем прошлом Египта.
По другой стороне реки тянется темная полоса густо посаженных деревьев — это простирающиеся на целые километры сады Каира.
Мы поворачиваем к городу и едем по направлению к старой его части. На фоне темного неба виднеются сотни куполов мечетей и стройные белые башенки минаретов, украшенные гирляндами красных электрических лампочек.
Автомобиль въезжает в узкие переулки, полные песен и пронзительной музыки, бурлящие толпами людей. Но люди выглядят здесь совсем по-иному, чем в центре города. Исчезли куда-то европейские костюмы и роскошные автомобили. Серединой улицы плывет волна людей в белых ниспадающих одеждах, с оливковыми, а иногда эбеново-черными лицами. Машина с трудом пробирается в толпе. В наш автомобиль поминутно заглядывают какие-то люди. Среди них и старцы с библейскими бородами, и детишки с темными гривами свалявшихся волос. Одни предлагают побрякушки, цветы или апельсины и бананы, другие назойливо требуют подаяния, крича:
— Бакшиш, бакшиш!
Дальше ехать нельзя. Говорю Хасану, что мне хочется вылезти из машины и идти пешком. Жизнь этих улиц слишком интересна, чтобы ограничиться беглым осмотром из окошка автомобиля. Мы выходим, отсылаем машину и двигаемся дальше пешком. Мое светлое лицо, единственное в этой яркой толпе, и прежде всего белокурые волосы привлекают всеобщее внимание.
К нам все время пристают торговцы, зазывая в маленькие, набитые всякой всячиной ларьки. Здесь отличные изделия из бронзы и позолоченной жести, тяжелые пушистые ковры, блестящие безделушки и тысячи предметов непонятного назначения.
Под стенами домов множество низких тележек с запряженными в них ослами. На одних тележках громадные кучи золотистых апельсинов и мандаринов, на других — баранки и лепешки, на третьих — горы липких коричневых фиников.
Мы проходим под темными сводами старых ворот. В их углублении старики-нищие в отвратительных лохмотьях. Один из них, неожиданно поднявшись, показывает свои красные, изъеденные гноем пустые глазницы. Это, как объясняет Хасан, результат распространенной здесь трахомы, с которой теперь ведут ожесточенную борьбу эпидемиологические станции всего Египта.
У самой стены стоят на коленях двое мужчин в национальных костюмах; рядом лежат их туфли. Вытянув прямо перед собой руки, мужчины читают молитвы и непрерывно кладут земные поклоны.
Останавливаемся у тяжелых ворот, обитых гвоздями с выпуклыми шляпками. Некоторые гвозди обернуты нитками, выдернутыми из ткани. С нашего пути быстро убегают женские фигуры в развевающихся длинных темных платьях. Лица их закрыты прозрачными черными вуалями, прикрепленными золотыми пряжками к головному убору.
Перед нами Баб Зуэйла — остаток городских стен XII века.
Народное предание гласит, что эти ворота обладают особыми свойствами. Женщине, которая, обратившись к аллаху с молитвой, выдернет из своей шали нитку и обернет ее вокруг гвоздя, вбитого в наличник Баб Зуэйлы, аллах дарует ребенка. Тогда женщина должна еще раз прийти к Баб Зуэйле и снять свою нитку. Ибо, как говорит Хасан, дело сделано и нечего больше надоедать аллаху.
Пробираемся под аркой Баб Зуэйлы и выходим на ярко освещенную площадь рядом с мечетью. Из украшенных тонкими столбиками окон мечети звучат мелодичные и монотонные напевы стихов Корана.
Напротив — маленькое кафе. На обитой серебристой жестью стойке несколько громадных стеклянных сосудов с какими-то разноцветными напитками. Под открытым небом расставлены низкие столики; вокруг них сидят мужчины, преимущественно в европейских костюмах и красных фесках. Они пьют кофе из маленьких чашечек и курят наргиле. С трудом находим свободный столик. Хасан заказывает кофе по-турецки, который нам подают в маленьких медных кастрюльках. Хасан уговаривает меня отведать и напиток из корицы. У него вкус меда и корицы, он ароматен и хорошо освежает.
Из темной улочки надвигается волна музыки и пения. Из-за угла выплывает на площадь пестрая толпа. Каждый несет на цепочке зажженный фонарь. Волна пения и заунывной музыки постепенно нарастает. К нам приближаются четверо мужчин. На них красные фески, темные галабии напоминают монашеские рясы. Один играет на дудке, другой — на маленьком бубне, третий — на архаической скрипке, которая называется здесь рабаба; четвертый поет ломким голосом. В песне слышен знакомый уже припев: «Иа лейл иа эйн».
Ищу взглядом Хасана и в тот же миг замечаю у себя за спиной более десятка европейцев. Раздается ужасающий вопль. Наши художники тоже забрели сюда и, увидев нас, поднимают страшный шум. Их сопровождает несколько египетских художников во главе с Хагразом.
Они подсаживаются к нам; это привлекает из всех углов любопытных. Белые фигуры с коричневыми лицами и горящими черными глазами окружают нас плотным кольцом.
Со всех сторон спрашивают, откуда мы приехали. Хаграз и Хасан объясняют, что мы поляки. Осмелев, я вынимаю магнитофон, на который до сих пор только тайком записывала звуки улицы.
Молодой ваятель Махмуд рассказывает мне, что певец, чью песню распевают вокруг, — известный в этом районе импровизатор. Он может сочинить песню к любому случаю.
Нам не приходится долго ждать подтверждения этих слов. Группа музыкантов с певцом приближается к нашему столику. Следует короткий запев, а затем строфа, начинающаяся, как обычно, со слов «Иа лейл иа эйн». Песня переходит во что-то напоминающее ритмическую мелодекламацию; все время повторяются слова Миер и Болянда (Египет и Польша). Египетские художники явно взволнованы: перебивая друг друга, они переводят мне содержание:
Египет — солнце, озаряющее все народы Востока, оно поднялось высоко в небеса и победило нависшую над нами враждебную ночь.
Польша, ты, как и Египет, победила темную ночь твоих врагов. Пусть два солнца — Польша и Египет — озарят весь мир своим блеском, в лучах которого наши народы будут в мире и счастье выращивать на своих землях ароматные розы.
Иа лейл иа эйн…
Поляки, привет вам на нашей земле. Польские художники, несите нам свет вашего искусства и наслаждайтесь прелестью Египта! Будьте счастливы и не знайте никогда войны; этого вам желают лучшие сыны этой земли, герои Порт-Саида, которые проливали там свою кровь…