А как хорошо начинался тот день, когда мы вместе поднялись на борт самолёта, следовавшего по маршруту: «Москва» — «Екатеринбург». Служебный вход при полном отсутствии очередей, вежливо здоровающиеся охранники, шумный и людный зал ожидания, ведущий на борт закрытый коридор. Мягкие кресла с широкими подлокотниками, иллюминаторы, обязательное объявление на двух языках… А в это время самолёт, мягко покачиваясь, выруливает на взлётную полосу, а потом лёгкий, едва ощутимый толчок говорит тебе, что ты уже не на земле, ты летишь…
И вот за бортом — чистое голубое небо с ярким солнцем и мягкой пеленой облаков внизу, сквозь разрывы в которой изредка проглядывает земля. Уж насколько я привычен, столько раз смотрел на землю с высоты, всё равно не устаю восхищаться. А что до Полины, то она и вовсе чуть нос об иллюминатор не расплющила.
Всё же приятно путешествовать. Вещи собраны, билеты куплены, дела или решены или отложены до возвращения, и можно ни о чём не думая, закрыть глаза, откинувшись на спинку кресла. А если при этом на плече у тебя устроилась прелестная черноволосая девушка, и всю дорогу ты сжимаешь узенькую тёплую ладошку, путешествие, приятное само по себе, превращается в сплошное удовольствие.
Где-то на полпути я посмотрел — Полина и в самом деле спала, но стоило пошевелиться, подняла голову. Теперь, не боясь разбудить, можно было тихонько шепнуть на ушко:
— Толик, что это? — тихим шёпотом спросила Полина.
— Стихи, — так же шёпотом ответил ей я. — Просто придумались.
С противоположной стороны от прохода задыхающийся под слоем жира толстяк с бритым затылком рассматривал глянцевый журнал с фотографиями полуголых красоток. Почувствовав мой взгляд, он тяжело завозился, а потом повернулся и посмотрел на нас эдак неодобрительно. Честно признаюсь, от этого взгляда сделалось нехорошо — сразу вспомнился Лаврентий Палыч, который Берия, забиравший студенток и физкультурниц прямо с московских улиц. Всё же здорово, что подобный тип ничего нам с Полиной сделать не может.
— Толик, да ты — сумасшедший!.. — зашептала Полина.
— Просто влюблён. Все влюблённые — поэты, а я безумно люблю одну маленькую черноволосую девушку, которая никак не хочет поверить в то, что любима…
— Нет, ты точно сумасшедший. Только маме не читай, не поймёт…
Во время посадки нас так здорово тряхануло, что Полина буквально вцепилась в мои пальцы — и не выпускала, пока мы не подрулили к зданию аэровокзала. Снаружи проплывали бетонные полосы, стоящие «ёлочкой» самолёты, крошечные фигурки в чёрном и оранжевом далеко внизу. Мы вышли последними — терпеть не могу этой толкотни, когда все торопятся, будто опаздывают на пожар или на свадьбу. Полина крепко, словно боясь потерять, держала меня за руку — но стоило оказаться в заполненном народом зале ожидания, как она заволновалась, запрыгала. А потом и вовсе, высвободив руку, бросилась на шею пожилой симпатичной даме в очках:
— Мама, мамуля, мамочка!..
А они на самом деле похожи — мама такая же невысокая, черноволосая, с маленьким прямым носом и приятной улыбкой.
— Так вы и есть Анатолий? — спросила она, высвобождаясь из дочкиных объятий. — Очень приятно.
На площади перед зданием аэровокзала было шумно. Фырчали моторами автобусы, зазывали пассажиров таксисты. Мама нас торопила — пассажиров много, и надо было успеть занять места. Знать бы ей, что эту проблему я решил ещё дома, в Москве. Посмотрев по сторонам, довольно скоро я увидел симпатичного парня в куртке и шофёрской фуражке, державшего в руках плакат с моей фамилией.
— Напрасно вы так, Анатолий! — пеняла мне Полинина мама, пока новенький таксомотор мчал нас в город по Кольцовскому тракту. — Мы, конечно, вам благодарны, но вы и так много для нас сделали. И так много тратите…
Я улыбнулся. Деньги, которых прежде было много, с появлением Полины начали стремительно таять. Тем не менее, мне, наверное, не следовало выдавать «на гора» ту глупость, которую выдал тогда: