Осторожно пробралась кругом вдоль прокопченных стен, стала сбоку за последним рядом, где толпились взрослые.
Добрые принц и принцесса снаряжали Герду в дорогу. В черноте мастерских сказка особенно сказочна… (Как мучился художник, добиваясь чистых ярких тонов — костюмы и декорации из крашеной мешковины!)
Герда в пути, скоро увидит Кая. И вдруг нападение. Кругом темнеет, поднимается буря — ветер (в завывающем трио ведущая — Руфа, режиссер вертит шумовой барабан, где перекатываются камешки, куски стекла и железа, кто-нибудь гремит фанерным листом), мечутся свет и тени (это художник и Беляев с двух сторон ворочают тяжелые тубусы).
Герда у разбойников — все погибло.
Где-то впереди едва слышно всхлипнул кто-то. Рядом с собой Виктория увидела старика. По лицу, черному от загара и угля, текли слезы, блестели на усах с табачными подпалинами.
— Дедушка, — осторожно потянула его за рукав. — Все будет хорошо, она спасет Кая.
Старик ласково и удивленно посмотрел:
— Милушка, разве я о том? Не чаял дожить, повидать старыми глазами, какая детишкам радость. Ты из этих, из приезжих? Скажи низкий поклон от шахтеров, милушка.
Только тетя Мариша называла так хорошо: «милушка».
Кто придумал отправить меня с театром? Батько? Или Русов? «Справишься, головушка. Иль ты малограмотная, иль охоты мало? Справишься».
Пертеровцы эти — славный народ. Не вполне точное сокращение: «Первый Сибирский передвижной драматический театр Дорполита» — уж «Пер-Теат» надо бы. Но в какие-то веселые стишки не укладывалось, и сделали «Пер-Тер». Все равно.
Хороший театр. Играют не хуже студии Художественного театра. И совсем не похожи на артистов, каких знала до сих пор. Все — сами: собирают сцену, ставят декорации, парики причесывают, гладят костюмы, даже стирают. Молодые, дружные, острят: «Мы работы не боимся, лишь бы харч покрепче был». И даже режиссер — ему-то, наверное, лет сорок, — лицо будто из гофрированной бумаги, глаза узкие, припухшие, а по-молодому озорные. В него все влюблены. Беляеву тоже под сорок, пожалуй, и тоже он молодой. Талантливый очень. Готовит Маяковского.
Но самая талантливая — Руфа. В двадцать два так сыграть старуху рыбачку! Всю жизнь будет слышаться, как негромко, монотонно говорит: «Муж и четыре сына», и потом: «Одно мне осталось в утешение — ребенок, который родится у Ио от моего сына». Зрители, даже мужчины, плачут. На глухих станциях, где и понятия не имели о театре, приходили женщины, приносили простынку на пеленки, старенькое платьице, яичко свежее из-под курочки — «бабушке для внучонка».
А после трагической старухи вдруг разбитная француженка-кормилица прыгает, как мячик, в «Проделках Скапена». А сейчас репетировала эту злобную, жадную ханжу — миссис Даджен. «Милостью божьей актриса», — говорит режиссер. Надо идти, она забеспокоится. Как бы я без тебя, Рушенька?.. Художник этот хорошо сострил:
— Кто бы ни сел Руфе на голову, она будет тревожиться только о том, удобно ли сидеть нахалу.
«Милостью божьей». И врач из нее был бы… Но пусть. Она слишком больно чувствует за другого, ей нельзя рядом со смертью. Пусть.
Удивительная ночь. В это лето не каталась на лодке. «Как белый камень в глубине колодца…» Ветер ласковый, уходить не хочется.
На самом углу остановили двое в буденовках, с винтовками:
— Ваш докумэнт?
— Я здесь живу, — указала на крыльцо. — Пойдемте, дома документы.
Оба замотали головами и вместе строго сказали:
— Прэдъявляйт докумэнт.
Латыши? Мадьяры?
— Вот здесь живу. Живу. Квартира. Понимаете? — Показывала на крыльцо, хлопала по стене дома. — Тут живу, тут, понимаете?
Нет, не понимают! Один — поплотнее и пониже — сказал что-то высокому на своем языке, и тот прикрикнул на нее:
— Сэйчас ыйти комэндант. Бэз разговор!
— Да я же!.. — махнула рукой и пошла между двумя винтовками.
Ночевать в комендантском управлении? Идиотская чушь! Руша будет метаться, еще выскочит без документов — так же и… Понимали бы по-русски, объяснила бы… у, черт. И думать такими словами не смею! В комендантском уж объясню, уговорю. Ведь даже платка носового нет. Хорошо, хоть близко идти. Надо же так угодить. На минуту раньше — успела бы войти домой, на минуту позже — они прошли бы мимо переулка, — нет, белое платье заметили бы. Черт… Ой, батько, не буду! На всю жизнь запомнила.