— Только после Кургана. — Быстро рассказала про больного Санюшку. — Значит, после Кургана!
Прыгая через танцующие площадки на сцеплениях, заметила, что день расцвел солнечный, веселый. Подумала, как хорошо привести Леонида, он расскажет не только об архитектуре, — ведь знает куда больше ее. Да и вырос в деревне — лучше сговорится с ребятами.
Ладная женщина с белокурой косой вокруг головы стояла в коридоре возле Дуни. По голосу Виктория узнала певицу.
— Кроме — некому, она и придет. А наша Софь Григорьна какого хошь вызволит. Я со своей Кланькой намаялась, чахлушка была, в чем душа. Животом — так же. А нынче как налитая: по заднюхе шлепнешь — руку отобьешь. Все Софь Григорьна. Без сомнения будь. Мальца твово направит.
Дуня — «чахлушка» рядом с цветущей женщиной — смотрела на нее влюбленно, с яркой надеждой. Увидела Викторию, засуетилась:
— Это они всё. И доктора они, и Санюшку обихаживают…
— Заботятся. И образование, — объяснил солдат.
Певица добрым, покровительственным взглядом оценила Викторию:
— Дельно удумали. И канпрес, и грелку завсегда Софь Григорьна велит. Вы сами на доктора учитесь?
— Да, — детским голосом, оробев, сказала Виктория.
— Учитесь. Если как Софь Григорьна — польза детям большая. — Женщина неторопливо пошла к себе.
«Теперь спрошу у Леонида мыло и полотенце. Надо поласковее». И вздрогнула — так резко вскрикнул и закатился малыш. Ведь каждую минуту может оборваться крик: замрет замученное сердце, разомкнутся кулачки… Когда же этот Курган?
— Оюшки родные, голодный ты мой сыночек! Кашки бы хоть ложечку…
— Нельзя! Убить можно! Ведь скисла! — Виктория так закричала, что отовсюду высунулись лица. Сказала тихо: — Сейчас заварю свежий чай и флягу налью.
Пока грелась на печурке вода, говорила с дедом, — говорила и останавливалась, так свело горло.
— Да, поди, и выученный доктор не каждого вылечивает. Больно убиваться об кажном — и сердца недостанет, девонька.
Совсем как Лагутин: «Это самое «жалко» — в сундучочек на замочек». А как сделать, чтобы сердца хватало, и не мутилась голова, и горло не сводило?
Старик посмотрел в окно:
— До Кургана не боле как минут пятнадцать.
— Счастье какое! Наконец-то!
— Да, изрядно опаздываем. Паровоз сменят, може и шибче пойдем.
Мальчонка пил жадно, сердито кричал конечно, голодный. Что придумает врач? Нельзя ведь еще три дня морить на одном чае такого худёныша. Может быть, в поезде у кого найдутся две-три ложки риса — неизвестно. А молоко? Свежее молоко? Хоть расшибись, и чекисты не помогут. Еще Дуня со своей кашкой прокисшей… И как ни обмывай — грязь, а он кулаки сосет, а на них всякой твари… Что придумает даже удивительная Софья Григорьевна? А если не она придет?
Разбегались во все стороны рельсы, вагон со стуком вздрагивал на скрещениях. Курган! Курган, Курган! Надо сразу, скорей!
— Леонид, пожалуйста, пальто мое! Я в Ортчека — чтобы врач не искал.
— Разрешите конвоировать?
Теплое солнце, легкий ветер, Леонид рядом, и сейчас — врач (хоть бы Софья Григорьевна!). Поют как стройно: «Другого нет у нас пути…»
— Эх, перейти бы к ним в вагон. Не то что эти, под нами, — вроде «земгусаров», с утра в карты лупятся.
— Подопечного своего не бросите. Наколдовал вам Вениамин Осипович.
Загорелый парень в кожанке, накинутой поверх полосатой матросской рубашки, старательно выводил что-то на старорежимно белом листе бумаги. Ответил хмуро:
— Направлен к вам доктор. Чего бежали? — И уж вовсе раздраженно: — Через вас кляксу поставил.
Виктория быстро наклонилась, слизнула кляксу и уже открыла дверь.
— Э-э, товарищи, вопросик! — Матрос разглядывал бумагу восхищенно, и так же взглянул на Викторию (у него не было хитрого опыта гимназии): — «Принетый» или «принятый» писать?
— При-ня-тый. Буква «я».
Обратно бежали еще быстрее.
В проходе стояла певунья в пальто и косынке, с узлом и корзиной в руках. Сквозь крик малыша Виктория расслышала чужой женский голос:
— Тут ни лекарства, ни самая хорошая девушка…
— Софь Григорьна велит — слушать надо, как хошь! Вона и Витя твоя.
Немолодая женщина в белом халате сидела на лавке солдата; Дуня, морщась, всхлипывая, неверными руками старалась завернуть сына:
— Оюшки, Витечка, оюшки! Что скажешь?
— Медичка? С какого курса? — Усталые, очень близорукие глаза в мохнатеньком ободке ресниц успокаивали. — Артачится ваша Дуня, а надо остаться у нас, пока Сашу вылечим. Иначе мальчика можно потерять.
— Ну конечно, оставить! — «Ведь и в голову не пришло!» — А сейчас как он?