Уже совсем собралась идти домой — опять попались Руфа и Сережа, отправилась с ними делать опыты в химическом кабинете, но в коридоре догнала их Ванда:
— Виктория, идите, там вас Унковский в вестибюле ждет!
Она побежала, потом пошла спокойным шагом. Увидела постаревшее, заросшее лицо, воспаленные глаза, бросилась, протянула обе руки:
— Вы оттуда? Передачу получили? Кошмар там, да? Как отпустили-то? Всех отпустили? Когда вас — утром?
Он не отвечал, сжимал ее руки. Мимо прошла Ванда, посмотрела многозначительно.
— Пустите, оденусь, пойдем.
На улице он так сжал ей локоть, что стало больно:
— Виктория, Виктория. Не верю, что свободен, с вами опять. Счастье.
— Да, конечно. А как все-таки выпустили? Только вас выпустили?
— В царской тюрьме не сидел, но товарищи по камере говорили: при царе было много вольготнее.
— Какие товарищи? Их тоже выпустили?
— Железнодорожников двое и рабочий с лимонадного завода Крутилиных ваших. Знаете, себе не верю, точно сплю.
— Да нет же, не спите. А тех выпустили?
— Нет пока. Самое страшное не теснота, не грязь, вонь, бессонница, пища святого Антония, а неволя. За-то-че-ние. Неучастие в жизни. Бездействие. От мыслей — с ума сойти!.. А как вы тут?
— Ну, что я? Обычно.
— Не скучали, конечно? Упоены университетом?
— Скучать не скучала, беспокоилась… Университет нравится. Особенно… Да неважно это. Вам отдохнуть надо.
— Нет, что «особенно»?
— Анатомия. А почему вас арестовали-то? Вы что-нибудь сделали такое?
— Сотрудник большевистской газеты — достаточно вполне.
— Конечно. Я думала… Конечно.
Едва вошли в комнату, он вынул из наволочки туес, тот самый туес, что послала с медом, и ловким движением поставил его на стол.
— Почему?.. Это зачем?.. Ах, он пустой?
— Что вы — нетронутый!
Она даже руками всплеснула:
— Зачем? Ну зачем? Почему не оставили там? Тем, кто… другим?
— Я считал, я не имел права. Это такая ценность сейчас.
— Там же в тысячу раз нужнее! Других-то не выпустили. Мед же очень питательно! Как же вы?.. Передачу же так трудно… Ах, господи! — «До чего мерзко набросилась на него. Извиниться скорей!» — Станислав Маркович, вы…
— Могу идти? Я вам не нужен?
— Простите меня, пожалуйста! Но, понимаете…
— Все понимаю. Могу идти?
«Дрянь я, скотина, а ведь хочу, чтоб ушел. И жалко…» Сказала как можно ласковее:
— Устали? Простите меня. Хотите отдохнуть, выспаться?
— Не столько я этого хочу, сколько — вы.
«Как стыдно изворачиваться! А как стыдно обижать!»
— Конечно хочу, чтоб вы отдохнули. Вам надо в себя прийти, поправиться. — «Что еще сказать?» — У вас просто больной вид. Это ведь хуже, чем болеть…
— Миллион раз в эти дни представлял встречу с вами. Даже скрыть не можете, что не рады. Еще бы! Мед важнее.
«Ну что он говорит! А лицо серое, глаза несчастные. Всегда я с ним плохая».
— Простите меня, пожалуйста, простите. Сядьте же наконец! Может быть, чаю? — «Нектария-то вчера угощала!» — Поужинаете?.. Давайте!
— Простите вы меня, Виктория. Развинтился, расклеился. Простите. Завтра встречу вас в полной форме. Клянусь. Когда конец лекций?
Властно постучали в дверь, в комнату вплыл Нектарий:
— Доброго здоровья, Виктория Кирилловна. А-а! Уже. Ну, как показалась каталажка, господин большевик?
— Весьма комфортабельный, несколько переполненный отель.
Бархатов будто не услышал вызова в ответе, невозмутимо улыбался:
— Хотя мы с вами не сходимся во взглядах, Виктория Кирилловна, однако же я поручился за «товарища». Не терпит сердце, когда у милой девицы-красы — грусть во взоре. Ну, повеселели? Нет еще? Спасибо — сидеть некогда. И уж извините — на нынешний вечер я должен похитить у вас нашего друга. Приглашаю побеседовать, поужинать и заночевать у меня, Станислав Маркович. Бороду сбреем, ванночку примете. Извините, Виктория Кирилловна, разговор у меня безотлагательный — ведь я за политического врага поручился.