— Почему ты так? Зачем тебе?
Он ответил спокойно:
— Посоветуй лучше. Театр — не мое дело. Идти в банк участвовать в распродаже России? Так — с набойками, подметками — по крайней мере вреда не принесу.
Мать сначала расшумелась, даже ногами затопала:
— Здрассте! Примадонна Вяземская — жена сапожника! Мерзость какую придумал! Да я все вышвырну к чертям!
Отец не уступил. Продал фрачный костюм, принес какой-то чурбан, низенькую скамеечку, колодки, инструмент, водворил все это за ширмой в углу у окна. По утрам уходил к своему учителю, вечерами в своем углу постукивал молотком, сучил дратву. И вот на днях подбил подметки и набойки к ботинкам Виктории. Мать долго вертела их, «оценивала» работу, сказала ревниво:
— А мне тоже набойки нужно.
Обрадовалась набойкам, как подарку, раздурачилась, принялась считать: сколько он может заработать и как выгоднее брать — деньгами или продуктами. И теперь, когда входит за ширму, играет капризную заказчицу или сварливую жену сапожника. Смешная, как маленькая. Пусть. А папа совсем другой. И домой идти хочется теперь.
— Ты думаешь, их действительно арестуют после съезда?
— Думаю, арестуют.
— Как предупредить Дубкова?
— Он знает, я уверен, Виташа. Они ведь понимают отлично «текущий момент». — Отец взял кусок вара, стал натирать дратву. — Мы здесь в стороне от магистрали, как в затоне, только отзвуки долетают. А там — за все гастроли ни одной ночи не помню без выстрелов, пулеметной очереди, взрыва, топота кавалерийских патрулей. Только связи, ловкость Нектария, ну и деньги, конечно, а то застряли б мы где-нибудь. Сибирь как лоскутное одеяло: там — чехи, там — Директория, областники, местные городские, земские, кое-где еще большевики держатся. — Отец говорил уже будто сам с собой. — Безумство храбрых. Что за армия у них? Раздетая, голодная, полубезоружная армия невоенных людей. И прапорщик Крыленко во главе. Цвет генеральства, имея в избытке оружие, обмундирование, офицерские кадры, сытых солдат, не может с ними справиться. — Отец сильно затянулся. — Чудеса! — Помолчал, повторил: — Чудеса! — Снова затянулся и отложил мундштук с самокруткой. — Жестокая схватка. Жестокость больше всего ужасает меня последствиями.
— А большевики разве жестоки? Тебя еще здесь не было — взяли власть, арестовали дурацкую эту Сибоблдуму, увезли в Узловую и там выпустили голубчиков. Никого не мучили, не казнили.
— И генерала Краснова отпустили, поверили честному слову офицера.
— Вот видишь? А эти: под Славгородом, центросибирцев замучили, в Красноярске зарубили… А на востоке что?
— Думаешь, большевики не ответят? Жестокость рождает жестокость, опустошает. Я ведь сказал: последствия.
— Ленин не допустит. Я верю.
Отец чуть усмехнулся:
— А ты уже совсем с большевиками? Или, как их сейчас стыдливо именуют в газетах, с «левыми»?
— Сегодня в отчете: «Большинство делегатов съезда еще не вполне освободилось от влияния левых». Пойду все-таки позвоню Наташе.
Почему я всегда защищаю большевиков? Многое же у них не нравится.
Телефон Гаевых был долго занят.
— Я с Татьяной разговаривала, — объяснила Наташа. — Мать свалилась. Боюсь, что тиф.
Как ударом вышибло у Виктории все, что хотела сказать, — при пороке сердца тиф!..
— Я приду. Могу даже на ночь.
— Спасибо. Татьяна придет. Звонила сейчас.
— А она… — «Нет, не надо еще этим тревожить». — А съезд когда кончается?
— По повестке три дня еще как будто.
«Успею сказать. Тиф. Ох, знать бы, где стережет беда».
— Завтра из университета зайду.
Перед гистологией раздумывала: сейчас идти к Гаевым или еще послушать? Читает гистолог нудно, вот рисует, черт, здорово! Подошел Сережа.
— Говорят, съезд все-таки прихлопнули.
Тут же собралась и ушла. Перебежала площадь, свернула на Еланскую. Как знакома дорога. Подумать только — опять зима. Прошлая веселей начиналась. А потом — мир, папа приехал. Беспокойно было, но совсем не так. Нагайками разгоняют рабочие собрания, как при царе. Станиславу Марковичу попало. Возмущались немецкими зверствами на войне, а тут свои… Ох, кто свои, кто не свои? Только бы никого не арестовали. Елену Бержишко так и держат. Конечно, если б какой-нибудь Нектарий… А что — попросить его? Хуже-то не будет. С Наташей поговорить. А Георгий какой удивительный.