После тюрьмы шла со страхом — как они? Как мальчики без отца? Почти месяц до этого не ходила, не позволено было. Ночь ареста спутала, отодвинула все. Казалось, Дубкова давно уже нет дома.
Петрусь встретил, как всегда:
— У-у! Косатая, здрассте!
Анна Тарасовна стирала у печки, сказала:
— Заходьте, заходьте, — будто ничего не случилось и Николай Николаевич через часок вернется с работы. И в хате по-прежнему — бело и красиво.
Рядом с Петрусем сидел белоголовый мальчик лет десяти. Они разбирали высыпанные на стол пуговицы. Тут же у окна девушка что-то шила. Она собрала с лавки шитье, освободила подле себя место.
— Садитесь.
Виктория узнала голос и тогда увидела, что это Настя Окулова, только сильно похудевшая и будто строже, старше. Вспомнила последнюю встречу с ней, славгородские события, посмотрела на мальчика. Настя сказала:
— Егорка, племянник мой.
Мальчик нехотя подал руку и стоял вялый, глаза не то видят, не то нет. Настя пригладила льняные пряди:
— Иди, играй. Мы здесь и живем у тети Ганны. Родная тетка выгнала — «славгородские красные». Тут роднее. Верно, Егорка? Садитесь. Вы на медицинском? А я на историко-филологический хотела. Да вот и восьмой класс не кончила.
«Опять стыдно, — подумала Виктория, — опять будто виновата, что учусь». Вспомнила, как глупо вела себя когда-то с Настей, и удивилась ее дружелюбию. И обрадовалась неожиданной мысли:
— А зачем восьмой класс? Сдавайте, как я, сразу на аттестат зрелости. У меня есть записи, учебники. Это не очень трудно — я ведь училась в седьмом и готовилась.
Анна Тарасовна тряхнула отжатую наволочку и сказала, как всегда, спокойно, певуче:
— Не вековать же тебе на мельнице. Учись пока. Витя и поможет, когда нужно.
Очень хотелось рассказать Анне Тарасовне о тюрьме, но мальчики тут же играли пуговицами в блошки. Смеялись, выкрикивали какие-то свои словечки:
— Пошла колода в болото!
— Промашка!
— Попашка!
Спорили:
— От ручки отскок — нечестно!
— А как съехала, было честно?
Только Егорка молчал. Иногда по лицу будто судорога пробегала, глаза стекленели. И сразу же, как разбуженный, он возвращался в игру. Петрусь и Коля, конечно, замечали, но не показывали этого.
Перед ужином старшие мальчики пошли за водой. Виктория спросила:
— Егорка здоров?
— Странный? Заметно очень?
— Он уже лучше, тетя Настя. Совсем лучше. Витя первый раз…
— Я думала… может, к доктору его… — «Как грубо, глупо я».
— Отойдет помалу, потиху. Хлопчик ладный, порядливый. Такое повидал…
— Я его в яме нашла, под горелыми балками. На четвертый день. Черный, одни кости, как мертвый лежал. Неделю никакого слова не говорил, ни на шаг меня не отпускал. Схватит за платье и стонет. У него на глазах все село вырезали и сожгли. И всю нашу семью: маму мою, отца, сестру, невестку — Егоркину мать… — Настя говорила медленно, с усилием, будто старалась и все еще не могла понять, что случилось. — И его сестренку маленькую на руках у дедушки — шашкой надвое… А села нашего как не бывало — ровно, черно. Только печи стоят, да ямы от погребов остались.
— Убил бы я их всех! Всех. — Голоса и глаз Петруся не узнать.
Жестокость рождает жестокость.
— Не треба, сынку, напропалую убивать винного и невинного. То не по-нашему. Жизнь повернуть, чтоб тым гадюкам жала повыдергало. Вот как по-нашему…
Жизнь повернуть. Это ведь тоже… Добром же нельзя? Нет, невозможно помириться с насилием. Бросьте-ка старый ключ, товарищ мамзель. Или попробуйте уговорить умного, образованного, по-своему честного, по-своему доброго, благородного Нектария Нектариевича Бархатова. Он ведь не пустой человек, а жизнь-то сложилась, в сущности, трагично. Разве забудешь его замученные любовью глаза? А как он говорит о детях? О природе, об искусстве?
Зачем одному человеку миллионы, рыбные промыслы, заводы? Огромный особняк, две дачи, десятки прислуги? Разве справедливо? Зачем пугать прохожих, летая на кровных вороных? Можно извозчика нанять, а то и пешком. Это даже полезно, ведь необъятная толщина никакой радости не приносит.
«Потребности мои по моему образованию…»
Верно. Верно, Нектарий Нектариевич. Именно: по образованию. Вы же отлично знаете цену образованию. Любите книги, музыку, живопись, архитектуру. И вы великолепно знаете свое дело, у вас размах, смелость, сила, и вы привыкли управляться с миллионами. Говорите: «кто привык считать пятиалтынными». Так помогите. Вы же патриот. Разве не завидное дело: повернуть жизнь? В огромной России — подумайте. А может быть, во всем мире. Разве не прекрасная цель создать жизнь, когда «sponte sua, sine lege, fidem, rectumque…»? Вы же умеете увлекаться, не боитесь рисковать — рискните, попробуйте… Вы же человек…