Все верно. Только остаться здесь без него… и даже не знать ничего о нем бог весть сколько… или никогда? Она уткнулась лицом в его руку.
— Не оставляй меня! — Вздрогнула, не удержала слез. — Не оставляй!.. Не могу!
— Виташа. Не разрывай сердце, Виташа.
Услышала в словах что-то… Поняла: он решил бесповоротно. «И я его еще мучаю». Вздохнула поглубже, проглотила слезы:
— Прости. Не буду. Я же понимаю, — и даже улыбнулась.
Отец поцеловал в один глаз и в другой, сказал строго:
— Чтоб не плакала больше. Все будет хорошо. Это единственное возможное решение. И сил у меня достаточно. Нам надо обсудить с тобой…
— А что, если тебе к партизанам? Ближе, легче…
Отец покачал головой:
— Кто здесь поверит мне? Люди насмотрелись на отбросы офицерства, карателей. Нет. Уже думали со Станиславом. Не тревожься. Я спокоен, уверен. Может быть, первый раз в жизни уверен, что поступаю как должно. — Он усмехнулся. — Поздно? Что делать… Счастье ищет каждый. Но то, в чем находит человек счастье, и есть его сущность, его душа. Лечить, учить, строить, шить сапоги, растить детей — все должно быть в мир. А не для себя, понимаешь? Мало — не причинять вреда. Недостойно ждать, что кто-то внесет твою долю, потрудится за тебя на благо мира. Понимаешь?
— Конечно. — Она держала его руку, прижималась к ней лицом. Отец смотрел, будто проверяя, точно ли она поняла его.
— А я додумался только сейчас. Даже отцом был плохим. Я виноват перед тобой…
— Ничуть! — Взяла его за плечи, близко подтянулась, заглядывала в глаза. — Ни в чем. Не смей и думать.
— Мне виднее. — Он положил ее голову к себе на грудь. — Мою вину исправила Мариша.
Два дня, как два часа, пронеслись в сборах. Нелегко удалось найти полушубок по росту, пимы, как здесь называли валенки, глубокую пыжиковую ушанку. Из теплого белья она выбрала две самые крепкие пары, выкроила портянки из старого шерстяного пледа. С Ефимом Карповичем обсуждала и готовила еду в дорогу. И все-таки минутами, как вспышка, ослеплял ужас. Отец замечал это, и надо было сразу собраться, очнуться.
Приготовления шли в комнате Виктории, чтобы мать не заподозрила правды. Она знала о разговоре с командующим корпусом, но отец сказал, что едет на несколько дней в Омск посоветоваться со старыми сослуживцами и, может быть, принять назначение в какую-нибудь тыловую часть. Она спокойно приняла это. За ужином мимоходом заметила:
— А нужно ли ломать такую дорогу? Попросить Нектария, он скажет этому… ну… управляющему… директору корпуса…
— Зачем? Так мне удобнее. И я ведь не сапожник, в самом-то деле.
Мать засмеялась. Потом сказала нравоучительно:
— Только не вздумай, пожалуйста, на фронт. Довольно уж я настрадалась с твоими сальто-мортале. А еще с большевиками воевать… без тебя управятся!
— Не буду. — Отец ответил легко, он думал о чем-то другом.
А Виктория услышала не услышанные в ту ночь его слова: «У меня останешься только ты». И поднялось зло против матери, все самое дурное, что когда-нибудь думала о ней.
— А вы тут без меня живите мирно, — пошутил отец.
Поезд его отходил в четыре утра. Мать решила обязательно ехать на вокзал, проводить. Ее долго отговаривали — ночь, до вокзала далеко. Она стояла на своем. После спектакля прилегла на отцовском диване и уснула. Когда пришло время, Виктория стала будить ее. Мать, не открывая глаз, бормотала:
— Да, да… Я сейчас… сейчас… — и, как ребенок, опять поддалась сну.
— Оставь. Так лучше. Пусть спит, — сказал отец. — Иди. Собирайся.
Виктория ушла. Еще раз осмотрела вещи: баул, тот же, с которым приехал отец… В стенах глухо отдался удар входной двери. Станислав Маркович с извозчиком. Выбежала в коридор:
— Идите ко мне. Мама уснула. Папа — сейчас. Идите ко мне, — оделась и пошла за отцом.
Он укладывал мать в постель. Она с закрытыми глазами ловила и целовала его руки, лицо, голову — что оказывалось возле ее губ. Журчал сонный голос:
— Прости меня, Кирун, разоспалась как дура… Прости. Ты ведь не надолго. Приезжай скорей, Кир. Кто без тебя поможет «Сильву»… Ты умней всех. Ты родней всех. Кир мой, Кир… Кир…
У Виктории шевельнулось острое чувство вины за то, что скрыли от нее правду, обманули… Но как иначе? Ох, господи, какая путаница во всем.
Отец заботливо поправил одеяло, осторожно пригладил пушистые волосы матери — она уже крепко спала, — взял со стула шашку с портупеей, долго смотрел на спящую. Вдруг широким движением перекрестил ее, будто с силой оторвал себя от нее и вышел из комнаты.