— Ненависть… это… хорошо?
— Когда она — дитя любви.
— Не понимаю.
— Сама по себе ненависть — опустошение. Но если она рождается в защиту любви?
Потом они уже встречались как друзья, но разговаривали мало, на ходу. И все-таки Георгий успевал чем-нибудь встревожить, заставлял думать. И хотелось его видеть, слушать.
И вот бежала по лестнице — опаздывала на лекцию — заметила еще снизу на площадке среди других знакомую кудлатую голову. Лицо наклонено к кому-то, черные блестящие глаза смотрят на кого-то маленького с горячей нежностью. Кто с ним? Кто? На кого это он так? Чуть выше перил тоже черная, еще более знакомая голова — Наташа.
Викторию не заметили, и она пробежала, не оглянулась.
«Хорошо он смотрел. Это, вообще, хорошо. Хорошо. Хорошо, что Георгий. Почему не оглянулась на Наташу? Если, случалось, говорила она о любви, о семье — только иронически. Как-то посмеялась: «Для меня ведь — зелен виноград». Ни при чем тут горб. Почему «зелен»? Если полюбит Георгий… такой… это хорошо. Очень хорошо. Какая-то у меня каша в голове, и вовсе не понимаю, что физик трубит…
Нет, мне не завидно. Я же не люблю Георгия. Просто — умный, добрый ко всем, он всем и нравится. А если любит Наташу — она же умнее всех, смелее всех, и она даже красивая, и она достойна… Нет, не оттого мне тошно, что он любит ее. А тошно за ту минуту… Надо честно сознаться, товарищ мамзель, позор — та паршивая первая минута. «Шевельнется дурное чувство — дави без пощады», — говорила тетя Мариша. Радоваться надо, когда людям хорошо. Хочу, чтоб Дуся любила Гурия. Чтоб Наташа — Георгия. Чтоб Настин «человек хороший» был очень хороший».
Морозы полегчали. Закрутили метели, сыпали снег без конца. Ночью гудело в трубе, не спалось, думалось об отце.
«Как трудно мне без тебя. Никогда я не была такой глупой. Противна эта экспроприация, а все думаю: надо же что-то делать. Нельзя отсиживаться, — ты сам говорил. Если к партизанам? Ведь не только медикаменты, там и сестры нужны. А мы с тобой через Шелестовых все равно найдем друг друга. Мама? Но мы же почти не видимся. Захожу утром — она только еще просыпается. «Здорова?» — «А ты?» Иногда два слова о Сильве, и все. Правда, может быть, Сильва ее как для меня анатомия… Конечно, мама очень затоскует, но ты же сам написал, даже два раза, что разлука ненадолго… Может, ты побывал уже в Москве, у Шелестовых, Ольгу видел?.. Когда взяли Уфу и Оренбург, все казалось — ты там… Почему написал «не так уж долго ждать»? Успокаивал просто, или там виднее?»
Утром — собралась уже в университет — влетел Станислав Маркович.
— Бешеная сенсация! Совет десяти созывает мирную конференцию. Приглашает все правительства, существующие на территории России. Вы понимаете?
— Нет.
— Ну, боже мой, мирная конференция. На Принцевых островах.
— И что?.. Может быть мир?..
— Пока перемирие. Но во всяком случае…
Именно об этом папа думал? Нет, тогда еще…
— Неужели все кончится?
— Не сразу, конечно, а все же… это — событие.
О событии говорили везде. В университете чуть не до драки спорили: поедут на Принцевы большевики или нет? И что будет, если поедут? Юристов занимало какое-то «признание» или «непризнание» большевиков.
Крутилин сказал:
— Разве могут бандиты пойти на переговоры?
Анна Тарасовна даже руками всплеснула на ее вопрос:
— Да як же ж большевики не схотят миру? Без перестану воевать и воевать народу? Порушено все. Надо и хозяйство свое в порядок поставить.
— Большевики по необходимости воюют. Защищаются, — сказала Настя.
Может быть, правда — встреча с отцом и Оленькой близко? Близко мир? Конец войне, жестокому времени, опустошению ненавистью?..
Неожиданно Наташа и Нектарий сошлись во мнении. Он ответил матери:
— Не тревожьтесь политикой — не дамское это дело. И ровно ничего из этой затеи не будет.
Наташа сказала:
— Он прав. Дело вовсе не в согласии большевиков. Мира еще подождать придется.
Трудно расставаться с надеждой…
И вдруг Станислав Маркович примчал еще более «бешеную сенсацию»: большевики сообщили по радиотелеграфу, что готовы принять участие в мирной конференции, хотя и не получили приглашения. Запрашивали, когда и куда направить делегатов.
Уже ни у кого ничего не спрашивала. Ждала. А большевики взяли Киев, Белебей и Уральск. И на западе что-то… Не удержалась, подразнила Крутилина: