— Вы… вам… Приказ, вероятно, секретный…
— Ну да, я здесь подожду.
Он плотно закрыл дверь, ничего не стало слышно. Села на банкетку, встала. Металась от двери до скамейки вечность, а по часам всего шесть минут.
Озаровский шел с ней рядом, на счастье молчал, и она прислушивалась к разговору генерала с Лешей.
— Они уж по существу в кольце: Крым, Каспий, мы. В Архангельске — Маннергейм, и главное — Питер…
— А как дела под Питером?
— К лету все кончится. Юденич — кадровый вояка. — Потом генерал что-то неодобрительно говорил про Ллойд-Джорджа и Клемансо и несколько раз повторил: — Если б не Черчилл. О, Черчилл — это ум. И организатор.
Перед банкетным залом остановились прощаться. И выплыл из двери Нектарий, сияя добротой и улыбками:
— Доставьте удовольствие: один бокал шампанского за пашу скорую победу, за здоровье и счастье жениха с невестой.
Ловушка. Виктория рванулась к Леше, двумя руками схватилась за его локоть:
— Что вы! Он так устал!
— Правда, ноги не держат.
— Всего пять минут вашего времени надобно мне, слово даю.
Леша усмехнулся.
— Кто может не верить вашему слову, господин Бархатов. Пойдемте, Виктория.
— Как же?.. — «Как ему сказать?» Она крепко сжимала его локоть. «Не понимает».
Леша улыбался, переглядывался с Нектарием (если б он знал!).
— Пять минут могут решить исход боя, а в отдыхе — пустяки.
Они вошли в буфетный зал. Гости усаживались за длинный стол. Сверкали белые скатерти, хрусталь, серебро.
— Господа! — голос Нектария раздался как труба.
Стало тихо. Сколько глаз устремились на Лешу и на нее!
— Господа! Напоминаю, что господин поручик отбывает на фронт. На партизанский фронт. Предлагаю проводить его тостом. Метр, шампанского всем!
Хлопало шампанское, тонко звенели бокалы, неслышно метались лакеи, Нектарий властно и мрачно оглядывал всех. Бокал запрыгал в руке Виктории, Леша взял его и держал, пока слушали тост.
— Поднимаю чару за единую, неделимую, великую Русь. За русское офицерство, преданное родине, долгу, беззаветно борющееся с красной чумой. За представителя лучшего офицерства — господина поручика, за то, чтоб побольше было таких офицеров, а не штабных жеребчиков. — Он сказал это зло, с вызовом, и выкрикнул: — За господина поручика — ура!
Нестройно подхватили «ура», выпили шампанское. Леша отдал пустые бокалы, шагнул вперед и стал смирно:
— Благодарю за оказанную честь и даю клятву до конца выполнить перед родиной свой долг солдата.
Дружно захлопали и дружно прокричали «ура». Генерал подал ему руку:
— Блестящих вам успехов, — притянул к себе, три раза поцеловал и сказал растроганным голосом: — Дорогой… дорогой поручик Турунов.
Ну, наконец, конец. Виктория низко поклонилась всему обществу.
— Турунов? — крикнул кто-то, и торопливо, с восточным акцентом: — Со мной в училище был Турунов, друг, Леней звали, — не родственник?
Вот где конец. Чернявый офицер быстро шел к ним. Леша рассеянно взглянул на него, пожал плечами:
— Не знаю такого родственника. Простите.
В непроницаемой метели, на ветру и холоде они были в безопасности. Но это еще не конец. Нет, она вела себя так блестяще. Но Леша… «Откуда он такой? Хорошо идти вот так тесно рядом, чувствовать его руку, вместе шагать, вместе скользить, вместе поворачиваться спиной и пережидать наскок ветра… Леша. Дом уже близко, и теперь за все отвечать самой. Надо все сообразить. Войти надо одной, отпереть свою комнату, потушить свет в коридоре и быстро провести Лешу. Завесить окно одеялом и портьеру пришпилить кнопками. Верхний свет все равно не зажигать. Да, еще замочную скважину заткнуть. Взять у мамы с туалета второй ключ и оставить записку: «Ночую на Подгорной». Я все сделаю. С ним я все сделаю. Необыкновенный он человек…»
— Ерунда это ихнее шампанское. Рюмкой водки угостили бы… — ворчливо, домашним голосом, будто ровно ничего не произошло, сказал необыкновенный человек.
Глава XI
Еще лежали высокие сугробы, морозы не сдавались, но дни заметно прибыли, и солнце, удивительное сибирское солнце слепило, грело, выживало зиму.
Сквозь высокие окна аудитории солнце валилось на головы студентов, и даже на лекции Дружинина вдруг слышались шепоты, шуршанье тетрадей и вздохи. А Сережа посмел написать Виктории записку, и она не отложила ее до конца лекции, а преспокойно развернула: «Что с вашим физиопортретом? То — мудрое вдохновение, то — глупость несусветная. Руфин диагноз: мания влюбленоза, объект — Дружинин. К вашему сведению: у него — внучка, ergo,[14] он — дедушка. Взвесьте! Примите уверения… С. Черных».