Есть не хотелось. Всем налили в рюмки спирт. Мать крикнула через стол:
— Ты только не опьяней, девчонка!
Виктория взяла рюмку, Станислав Маркович задержал ее руку:
— Ради бога!
Но она отхлебнула — обожгло горло, перехватило дыхание, по щекам пошли мурашки, разбежались по всему телу — отставила рюмку. Пить вино приятнее, и тает понемногу ледяная тяжесть в груди. И пусть кругом кричат, смеются, гремят посудой. А этот француз что-то рассказывает о последних открытиях австрийского ученого Фрейда: «Миром правит секс». Оказывается, величайшие мировые события «имеют причины сексуального порядка». Слушать его интересно и неловко, но это ведь научная теория, и — француз прав — ей как медичке необходимо знать. Скрывала смущение, говорила:
— Да, да, поразительно. Феноменально.
Станислав Маркович тянул за рукав:
— Съешьте что-нибудь. Ведь опьянеете. — Беспокойно спрашивал: — Что он там говорит? Не очень-то слушайте. Что говорит, а?
Она смеялась:
— А вам какое дело? Что за контроль? Кто вы такой?
Зачем-то игриво поглядывала на молоденького офицерика, похожего на пухлую девочку, — он не сводил с нее круглых глаз. Озаровский казался расстроенным, и она часто встречала его остановившийся, будто испуганный взгляд. От него стыло в груди, и она не выдержала, протянула к нему рюмку, задорно и нежно, подражая матери и стыдясь того, что делает, сказала:
— Что вы сегодня хмурый? Не смейте смотреть на меня тоскливыми глазами. Чокнемся, и будьте счастливы!
А француз все жужжал о Фрейде: мудрая старая поговорка «cherchez la femme»[17] подтверждается наукой, — в русской революции тоже надо искать женщину. Виктория смеялась, но не слышала своего смеха. Из вавилонского смешения звуков выделялся истошный крик: «Ка-а-аторжно смешно!» — это время от времени орал усатый офицер, что сидел возле матери. Джобин разглядывал мать с удивлением и азартом. Она чувствовала себя как рыба в воде, улыбалась Виктории, подмигивала, будто говоря: «Весело?» Откуда-то в руках матери появилась гитара. Несколько аккордов, и настала тишина. Мать сказала:
— Агничка, спой. Просите Агнию Васильевну все!
Чуть располневшая миловидная женщина с темным пушком над губой показалась Виктории знакомой. Да, она бывала у матери еще в Москве, очень хорошо говорила об отце… может быть, любила?
— «Бирюзовые златы колечики эх да раскатились па-а лужку», — низкий сочный голос словно рыдал. — «Ты ушел, и твои плечики скрылися в ночну-ую мглу».
В ночную мглу? Сани рванулись и пропали во мгле… Виктория залпом выпила полную рюмку, — голова и без того кружилась, — повернулась к Станиславу Марковичу, сказала первое, что пришло на язык:
— Вы знаете, что секс правит миром? Австрийский ученый Фрейд…
Он сморщился, как от боли:
— Боже мой, вы совсем пьяны!
Наплыл туман, она смеялась, чтобы не плакать. Смутно чувствовала, как Станислав Маркович крепко взял ее за локти и куда-то вел. На диване он опять оказался рядом, а с другой стороны опять француз. Стол уже был отодвинут, посреди комнаты два офицера выбрасывали ноги в присядке. Француз дышал в ухо, все твердил, что по учению Фрейда надо следовать зову секса: хотите поцелуя — не откладывайте его! Она откинулась на спинку дивана, смеялась, дразнила:
— А если не хочу?
— Пристает?
Откуда он взялся, этот, с лошадиными зубами, верхом на стуле?
— Пристает? Слуш-ште, спросите его, — он показывал пальцем на француза, а пьяный язык еле ворочался, — сто десятин строевого леса не купит? Слуш-ште, только деньги на бочку. Доллары, иены, франки, черт с ним — николаевки. Керенок не возьму. Спросите.
Офицер подъехал вплотную, стул прижал колени Виктории. Она повернулась к Унковскому, а он смотрел в сторону. Обиделся? Все равно.
— Ну, спросите, переведите! Что вам, жалко?
Француз смеялся и грозил ему пальцем — понял без перевода.
В голове гудело, кто-то диким голосом пел: «По улице идут три ку-урицы», долетал смех матери, топот пляски.
— Ну, лес не надо? Сахарин? Спросите: три вагона купит? Слуш-ште, дешево! Хрен с ним, — за керенки. Только — на бочку… Спросите!
Рука француза воровато ползла по ее спине. «Каторжно смешно!» — рявкнул дикий голос.