…Дружинин смотрит. Как насмешливо… Удрать. Ноги? Где ноги? Растаяли ноги… «Разберемся в мышцах нижней конечности, коллега». Три группы… Передняя… Ничего не повторила! Медиальная… Винегрет… Распутица. Абдуктор халлюцис. Винегрет. Почему голубое лицо? Не уйти. Где ноги? Нельзя так насмешливо… Почему Нектарий? Почему такой стук? Не открыть глаза — орбикулярис окули… парс пальпе… Серега вихрастый в очках.
— …Спите, как зимний медведь! Извините — дверь не заперта — стучал, стучал, дернул… Вы почему одетая?..
Виктория, сидя, растирала ноги, старалась попасть ими в шлепанцы. Сережа отдернул портьеру, от света заломило глаза.
— Собирайтесь, одевайтесь, синьора. — Он выразительно помахал учебником анатомии.
Она все растирала ноги:
— Занемели совсем.
— А вы шевелитесь, топайте крепче. Я буду смотреть в окно.
Она заковыляла к умывальнику:
— Ночь не спала почти.
Сережа, будто крыльями, взмахнул длинными руками:
— Позор! Из-за какого-то белогвардейца!
— Не надо.
— Все надежды рухнули, поймите! Вы предали, богиня анатомии. Я из кожи вылез, Наташа помогала, объясняла. Но товарищи жмутся: у Вяземской как-то яснее. Петух сам не свой ходит — вы же его гордость. Даже Великий Учитель осведомился мимоходом: почему не видно Вяземской?
Сережа присочинил для ободрения. Но в самом-то деле могла помочь готовиться. Если можешь, то должна, — говорила тетя Мариша. Чем киснуть на кладбище, где уж никому ничего… Наташа помогала, объясняла — разве ей легче?
— А бывает — человек никому не нужен?
— Вопрос премудро-философический. Но ежели не трепамши: захочешь быть нужным — будешь! Кипит, Убавить огня?
— Выпьете со мной кофе? Заварю покрепче. Наверное, в наказание за предательство, провалюсь.
— Боюсь, что не провалитесь, богиня. Не волнуйтесь.
— А я, по-моему, не волнуюсь.
Немного кружилась голова, и вздрагивало сердце. Но она действительно была спокойна.
Шли не торопясь. Все плыло мимо, будто за окном поезда. Солнце грело, из дворов тянуло застоявшимся ночным холодком. Рынок бурлил, а на улицах еще было малолюдно. Легко молчалось. Уже в университетском саду Виктория сказала:
— Мама хочет бежать от большевиков за границу.
Сережа ответил не сразу:
— Да-а. Говорят, среди купечества покрупнее уже начался драп нах остен. И кое-какая мля из интеллигентов тянется.
К Виктории это уже не относилось. После «экспроприации» и ссоры дружба стала глубже, а словечко «мля» накрепко вошло в лексикон, хотя никто не знал толком, что это значит.
Оставалось почти полчаса до экзамена. Как цирковую лошадь настраивают звуки знакомого марша, так, в перекрестном говоре, названия «массетер», «темпоралес», «обликвус интернус абдоминис» заставили Викторию подтянуться. Сразу как будто вошла в общий ритм лихорадки у дверей «чистилища», вмешивалась в споры, мгновенно отзывалась на вопросы. Но по-прежнему все плыло мимо. «Лигаменти», «фасции», «мускули» представлялись отчетливо, но не нарушали течения мыслей, далеких от анатомии. Разговор об отъезде не кончен. И с Нектарием предстоит бой. А один, без мамы, он уедет? Интересно, большевики его расстреляли бы? Конечно, враг. И опасный. И, пожалуй, не стал бы скрывать свое «кредо». «Я по моим способностям капитал нажил…» Расстреляли бы. Пусть уезжает. Но маму… Маму надо стеречь. Он ведь может и обманом. Скажет: гастроли… Надо ей спокойно (не ночью!) объяснить. Большевики же не закрывают театры.
Первая сдала Наташа, получила «весьма», сказала:
— Того же и всем желаю, — и отдельно Виктории: — Ухожу, мать неважно себя чувствует. Позвоните — погуляем, поговорим. Что-то с вами неладно, — непривычно ласково пожала обе ее руки.
Ей, конечно, больнее, но… чище.
Уже поредело перед «чистилищем». Многих Дружинин «зарезал». Сережа, конечно, принес «весьма», Руфь неожиданно схватила «удочку».