— Спутала, дура, апоневрозы и фасции. Сказал: могу пересдать…
Виктория оказалась последней. Дружинин взглянул, приподняв очки, и спросил:
— Болели?
— Нет, — и стала у топчана. И подумала: «Интересно, он собирается «драпать нах остен»? Пожалуй, нет. Нет».
— Волнуется, — вступился Петух. — Все же волнуются, Виктор Александрович, в особенности — слабый пол.
— Барышни волнуются, конечно. А будущему хирургу — таковы, кажется, ваши намерения, коллега? — он сиять приподнял очки, посмотрел еще внимательней: — будущему хирургу на экзамене волноваться не пристало.
— Я и не волнуюсь. — Слово «барышня» задело и заставило еще больше собраться. Только руки стыли.
— Так о чем же мы с вами побеседуем? Начнем с мышц грудной области.
— Мышцы груди разделяются на две группы. — Услышала чужой глубокий, низкий голос, подумала: «Неужели волнуюсь?» Стиснула холодные кулаки, взглянула на четко разделенные, столько раз своими руками обработанные мышцы и уже не заметила, как голос стал нормально звучать и согрелись руки.
Подробно, не спеша рассказала о мышцах груди, их строении, фасциях, топографии, двигательных функциях и о наблюдающихся аномалиях. Ее всегда восхищала хитрая простота, стройность, связность частей и систем в человеческом организме. Дружинин не останавливал, и она незаметно перешла к мышцам живота и уже заканчивала переднюю группу. Вдруг он сказал:
— Ну что ж, осмысленное представление о миологии, синдесмологии, остеологии, их связи, — и, наверное, увидел, как она растерялась. — Ставим «весьма удовлетворительно». Но должен вам заметить, коллега, хирургу необходимо здоровье, физическая сила. И руки… вы на рояле не играете? Надо развивать руки. Как пианисту, скрипачу. Найдите приятное, упражняющее руки занятие… — и долго еще говорил ей о работе врача, о необходимой физической и нравственной силе — conditio sine qua non![20]
Горькая боль потерь не уходила. Тревога за отца не утихала. И все-таки стало можно жить, оказалось под силу заниматься минералогией, выдерживать рассуждения матери, спокойно возражать, объяснять, готовиться к встрече с Нектарием.
Накануне экзамена мать за обедом опять завела:
— Колчак — мыльный пузырь, раздутый англичанами. А большевики (подумать только!) довели Россию — хлебную страну — до голода. Интеллигенцию расстреливают поголовно. Как с высшим образованием — сразу: бац! Только круглый идиот может им верить.
Виктория смолчала. Удивительно, что мать не вспоминает об отце, будто не было того ночного разговора, не говорит впрямую об отъезде. Должно быть, рассчитывает на мощь Нектария. Вчера Станислав Маркович предупредил:
— Приехал «хозяин» из Омска. Мне приказано повлиять на вас и даже обещано место в блиндированном поезде какого-то милорда, который предоставляет Нектарию салон-вагон. «Хозяин», очевидно, будет самолично убеждать вас. Советую не спорить. Просто откажитесь. Лидия Ивановна без вас не поедет, и все.
— Я и сама так думала. Только лучше бы эту встречу отложить на после минералогии. Ни черта не знаю, и голова трещит все дни…
Но Нектарий как раз и явился накануне экзамена вечером. Вошел огромный, как гора, в широком пальто и мягкой шляпе. Начал раздеваться неторопливо и будто ловко, но по едва заметным лишним движениям она видела, что он не в обычном олимпийски невозмутимом состоянии. И ей стало спокойнее. Предложила стул (в кресло он все равно бы не поместился), сама оперлась локтями на спинку кресла и молчала выжидающе…
Он сел, как всегда откинувшись из-за своей толщины, это придавало ему высокомерный вид. Дал себе отдышаться, посмотрел на ее стол, заваленный учебниками и тетрадями:
— Экзамены сдаете?
— Да. Экзамены сдаю. — Оттого что повторила вопрос, ответ получился ироническим.
Он снисходительно усмехнулся, но она опять заметила, что прежней свободы, уверенности у него нет.
— Не думал я, однако, что у вас всерьез это… медицина-то ваша.
Она молча повела головой, как бы говоря: «Ну что ж — вы не думали, а вот оказалось…», не поддержала нейтральную тему и вынуждала его переходить к основной.
Он вздохнул тяжело и длинно, откашлялся.
— Вы, видно, догадываетесь о цели моего посещения?
А! Ни к чему эти долгие подходы-подъезды!
— Не догадываюсь, а знаю.
— Знаете. Так. — Подождал, не начнет ли все же она этот трудный разговор, не дождался: — И что же соизволите мне ответить?
Ответила небрежно, как о деле, не вызывающем никаких сомнений: