Обычно это происходит мгновенно, но сейчас он представлял, что веки смыкаются медленно, что темнота опускается на мир сверху, поле зрения сужается до светлой полоски, в которой расплываются предметы, она становится совсем узкой… исчезает… только пятна и круги перед глазами…
«Эй!» — Он дернулся.
«Не открывай! — донеслось из окружившей его мутной темноты. — Сохрани это ощущение! Сейчас увидишь… Ну же… Есть?»
«Есть», — сказал Тимур.
Он видел.
Пятна, круги и тени, что клубились под несуществующими веками, сложились в картину. Он видел кабину и людей вокруг, но как-то необычно: темные силуэты, в середине которых горел огонь. У одного — это же Филин! — темное жгучее пламя, у другого, управляющего вертолетом, что-то тусклое, едва заметное. Боцман горел ровно и ярко, Жердь чадил, разбрасывал искры, огонь его души дергался, мерцал, вспыхивал и пригасал.
«Это их сознания?» — спросил Тимур, усилием воли удерживая видение, а вернее, удерживаясь внутри этого видения.
Откуда-то издалека, из-за границ ментального мира, донесся голос Стаса:
«Да, и ты можешь проникнуть в некоторые. Человеком со слабой волей, раненым или напуганным, управлять легче. А вот с Филином тебе не справиться. Боцман тоже вряд ли подойдет, а Жердь… ну, может, он…»
«Погоди, мы уже подлетаем! — закричал Тимур. — Я вижу… нет, чувствую! Но как…»
Он понял, что видит глазами пилота — в сознание того проникнуть оказалось легче всего. Совсем близко была панель с приборами и рукоятками, стекло, а дальше — полоса земли на краю кукурузного поля.
Пилот ощутил его присутствие. Тимур понял это, когда холодный факел, которым казался чужой рассудок, испуганно полыхнул. Ему почудилось, что пилот вскрикнул, со всех сторон задергались светящиеся нити… Это же… это его…
Тимур мысленно потянул за одну из них — и ощутил, как дернулась голова пилота… Нет, его голова! Он рванул за две другие нити — шевельнулись руки, — пустил их волной…
Пальцы сжались на рукояти управления.
Пилот — нет, Тимур! — вскрикнул, и вертолет накренился.
— Да что с ним такое было?!
— Видели? Задергался вдруг — и вертушка вниз.
— Может, падучая у парня? Или со страху…
— Жив он?
— Я откуда знаю, Боцман?
— Ну, шею ему пощупай или руку.
— Чё мне его щупать, вон уже Гадюка щупает!
— Мертв, — тихо, с пришептыванием, произнес третий голос после паузы. — Шею сломал.
— Ну и мутант с ним, все равно не нужен больше. Ведь не нужен, командир? Прилетели?
Тимур увидел темный туннель. Он испугался, что каким-то образом его снова затягивает внутрь артефакта, хотя в глубине этого туннеля не было пятна света, только непроглядная ночь…
Туннель отодвинулся и стал широким стволом обреза-дробовика. Филин за шиворот поднял Тимура на колени, ствол уперся в лоб между бровями. Шелестела трава, рядом плескалась вода и кто-то стонал. Донесся голос Жердя:
— Глядите, вроде лодочная станция тут?
Филин пронзительно глядел на Тимура, темное пламя плясало в больших выпуклых глазах.
— Шульга, одно из двух, — ровным голосом заговорил он, — ты сейчас рассказываешь мне про дорогу к «менталу» или я спускаю курок. Потом стреляю тех двоих, и мы уходим.
Тимур, скосив глаза влево, спросил:
— Здесь есть лодки?
— Боцман! — окликнул Филин.
После паузы тот ответил:
— Все разбиты, кроме одной. Эта еще вроде годится.
— Надо плыть, — сказал Тимур. — Стае показал мне путь. Надо идти по воде или плыть. Между зарослями. Поворачивать…
— Говори!
— Чтобы ты убил меня?
— Говори! — Ствол сильнее вжался в кожу.
— Стреляй, — предложил Тимур. — Все равно этот путь не описать. Стае мне его показал, и я только показать смогу.
Филин медлил, а темный огонь полыхал в его глазах.
— Командир… — неуверенно произнес Жердь. Филин толкнул Тимура стволом, опрокинув на спину, повернулся:
— Все в лодку!
Тимур потрогал лоб, с которого стекала кровь, помассировал ноющее плечо, ощупал бока и встал.
Вертолет лежал неподалеку, зарывшись кабиной в мокрую грязь на мелководье. Шелестел тростник, ходил волнами на ветру, между зарослями плескалась вода. Растафарыч и Вояка стояли на коленях, перед ними, подпрыгивая, с грозным видом прохаживался Жердь — в одной руке пистолет, в другой бутылка из тех, что любил швырять Огонек.