Боцман посмотрел на Гадюку. Тот неподвижно сидел позади пленных, в одной руке нож, в другой «берет-та». Вот за этого можно быть спокойным — с его психикой никогда ничего… И тут Боцман поймал взгляд, который Гадюка бросил на затылок конопатой девчонки. В нем была… ну да, злоба. Ненависть. Обещание убить.
Ну точно! Боцман наконец сообразил. Гадюка ведь женоненавистник, как он мог забыть. Это стало ясно еще после того, как отряд пару раз наведался в «Сундук», хозяин которого держал в заведении несколько девчонок нетяжелого поведения. Да и за Периметром… Точно, разведчик баб не переносит. Девка в лодке для него как личное оскорбление, вот почему он злится.
Боцман взглянул на пленных. Волосатый подгребал, лавируя между островками, лицо его было сосредоточенным и отрешенным. На груди шнурок с каким-то мешочком, на запястье браслет из деревянных шариков. Ишь, нацепил на себя, хиппи прибабаханный!
От такого чувака чего угодно ожидай: если угроза какая, может с визгом упасть на землю, прикрыв голову, а может броситься вперед, размахивая кулаками… А этот парень армейским вертолетом управлял, сообразил Боцман. Ведь не Шульга же и не девка, правильно? Стало быть, служил? Значит, не такой уж и задохлик…
Ну и баба еще. Он посмотрел на Вояку, которую до сегодняшнего дня никогда не видел, хотя и знал, что в бригаде Лохматого есть такая. От нее вообще никаких проблем: баба — она баба и есть. Но лучше все равно пристрелить ее побыстрее, только, конечно, попользоваться сначала… Вообще непонятно, зачем Филин этих двоих за собой тащит. Дело ведь только в Шульге, а они не нужны. Или командир рассчитывает, что пацан с ними дружен и они Шульгу как-то связывают?
Пожав плечами, Боцман отвернулся. Солнце пересекло половину неба между зенитом и горизонтом, соснодуб стал ближе — еще несколько островков миновать, и всё.
— Как доплывем, что дальше?.. — начал Боцман, и тут почти вскользь к лицу что-то пролетело.
— Э! — вскинулся он. — Это что было? Филин вопросительно повернул к нему голову.
— Мимо тварь какая-то прошмыгнула.
— Какая еще тварь? — заволновался Жердь, когда-то подвергшийся нападению роя мутировавших местных ос и с тех пор нервно переносивший летающих насекомых.
— Такая вроде тонкая, как иголка… э…
— Иголка? — повторил Филин.
Они разом подняли стволы, и тут Шульга с носа крикнул:
— Ложись!
Лодка достигла большой заводи — целого озера посреди водного лабиринта. Соснодуб высился прямо за ним. Из воды торчали островки необычной конической формы… то есть шалаши, как тут же стало понятно. Вернее, островки тоже были — вроде того, в который чуть не воткнулась лодка, из веток и всякой гнили, — а над ними стояли тростниковые шалаши. Они казались лохматыми из-за торчащих во все стороны листьев, мелких веточек и стеблей. Между жилищами было даже подобие мостков — вязанки влажного хвороста, сложенные длинными рядами. Наверное, под ними в дно уходили колья, на верхние концы которых вязанки были насажены, поэтому они и не уплывали.
Все повалились на дно лодки, которую течение потащило через озеро. С тонким жужжанием низко над ней пролетело еще одно «насекомое», а потом и третье впилось в борт. Тимур, не разгибаясь, осторожно вытащил длинную колючку с утолщением на одном конце, оглядел и вручил протянувшему руку Боцману, который после короткого осмотра передал колючку главарю.
— Может, они ядовитые, — сказал Тимур.
— А кто стрелял? — шепотом спросил Боцман и повысил голос: — Все на месте, не высовываться!
— Не знаю. Но похоже…
— Эй, вижу одного! — гаркнул Жердь. Невзирая на приказ, он приподнялся. Да еще и занес руку с бутылкой — но не той, из которой недавно бил фейерверк искр, поменьше и пузатой, — а другой поднял зажигалку.
— Вон он, крысеныш мелкий!
— Какой крысеныш? Не вздумай кидать! — заорал Боцман, но было поздно.
Щелкнула зажигалка, заткнутая в горлышко тряпка вспыхнула, и Жердь метнул бутылку.
Большинство шалашей казались пустыми, но на пороге одного, свесив в воду кривые ноги, сидел бюрер в набедренной повязке из грязных тряпок, и в руке его была длинная трубка из тростника, конец которой он поднес ко рту.